Читать книгу "Большая реставрация обеда - Иржи Грошек"

Конечно, вы можете возразить, что мы отовариваемся в разных источниках. В подобном случае вложите эту дурацкую мысль в конверт и отправьте по адресу автора с пометкой «Данный сервис не входит в мою подписку».

Автор не страдает самомнением, поскольку он всего лишь подобие. «Если Боженька хочет видеть меня таким, – думает автор, – значит, в этом и есть смысл моего существования…»

Тут из кустов шиповника вылезли Густав и Янка. В довольно растрепанных словоформах. Густав Шкрета теребил свой галстук за узел, словно соболезновал по поводу всего произошедшего в кустах, а Янка деловито отряхивалась. И можно бы было предположить, чем они занимались на лоне природы, да неохота. С недавних пор я как автор опасаюсь строить гипотезы об отношениях мужчины и женщины в кустах шиповника. Дабы потом не объясняться, что всякие сексуально-публицистические сцены – отнюдь не внутренний мир автора.

Густав Шкрета достал из кармана блокнот, авторучку и решительно двинулся в мою сторону…

– Нет, нет и нет! – сразу же воспротивился я. – Никакие порочные связи я больше описывать не желаю!

Но Густав Шкрета раскрыл свой блокнот, перелистнул пару страниц и показал мне план местности, вероятно начертанный Йиржи Геллером. Во всяком случае, там были отмечены все мои клумбы за подписью «Авторская работа».

– Вы не подскажете, как нам найти дом известного чешского мецената? – спросил Густав Шкрета и постучал по плану авторучкой.

– Позвольте-позвольте, – отозвался я. – Вы ищете двухэтажный сарай Йиржи Геллера, чтобы продать ему какие-нибудь ужасные картины? «Шар на девочке» или «Вялотекущие часы Фридриха Ницше»? Я видел нечто подобное и до сих пор не оправился.

– Гм, – сказал Густав Шкрета. – Мне бы не хотелось комментировать выражения «оправился – не оправился» в связи с современным искусством. Тем более что я не торгую картинами.

– Да? – удивился я. – А почему здесь написано «План реставрации»?

Густав Шкрета закрыл свой блокнот и спрятал его в карман.

– План реставрации, – ответил он, – я тоже не хочу обсуждать.

Янка не вмешивалась в наши переговоры и продолжала отряхиваться, как будто меня здесь нет.

– Ну, если вы не склонны беседовать, – заметил я, глядя на строптивые персонажи, – идите по этой тропинке и упретесь в дом Йиржи Геллера.

Янка тут же отправилась по указанному адресу, а Густав Шкрета задержался возле меня.

– Надеюсь, что вы ничего такого не подумали? – деликатно осведомился он и покосился на Янку.

– Подумал, – признался я.

Густав Шкрета попытался определить, насколько мои мысли откровеннее его поступков, и не определил.

– Помните о высоком предназначении художника! – на всякий случай заявил он и двинулся следом за Янкой…

Когда Ганнибал со своими войсками перебирался через Альпы, на него присел боевой слон. Тогда среди армии возникло некоторое замешательство, потому что все только догадывались – с какими неблаговидными целями гадкий слон опустился на великого полководца. Кстати, история стыдливо умалчивает об этом происшествии, а значит, цели были поистине неблаговидные. Но средства, которые применил боевой слон, отражали его отношение к переходу через Альпы. Отсюда зеркальный вывод: великие цели нередко заканчиваются большим конфузом. Потому что простым обывателям на наши великие цели – как слону на Ганнибала!

Как только Густав заявил «о высоком», я ощутил, что «художник» проголодался. И если раньше не хотел идти на обед к Йиржи Геллеру, то, нагулявшись по саду, пришел к выводу, что теория относительности – хорошо, а десять бутербродов – лучше. Вдобавок позавчера меня снова обожрали «музы» – «Талия» и «Мельпомена». Так что рассчитывать на собственные съестные запасы мне не приходилось.

Почтенные «музы» жили достаточно далеко, по пенсионным меркам. В собственном коттедже возле ручья. Просыпались они поздно и стартовали после обеда с таким расчетом, чтобы добраться до нашего дома к ужину и покалякать со мной о древнегреческой драматургии. Невзирая на старческую подагру, они любили текилу с Аристофаном и по дороге обратно в родные пенаты ставили все окрестности на уши своими драматическими выкриками, рапсодиями и ателланами. Подзагулявшего путешественника или романтически настроенных любовников мог запросто хватить кондратий, когда из чащи в первом часу ночи на них выходила парочка «муз», размахивая костылями и ухая цитатами из Аристофана.

Вам рассказать, как топором жена убила мужа?!!

Другая зельем извела, ума его лишила!

В Ахарнах женщина одна под ванной…

Отца зарыла!

Об этом Еврипид нигде не говорит![24]

Конечно, у «муз» имелись и вполне человеческие имена, но полноватая «Талия» все время хохотала, а худая, как штопальная игла, «Мельпомена» могла выпить текилы больше меня. И в сумме они составляли прелюбопытную парочку, не страдающую отсутствием жизненной энергии и аппетита…

– Странные у вас знакомые, – отмечала Вендулка. – И очень прожорливые.

– Зато не представляющие никакой опасности, – намекал я, что всякая женщина до определенного возраста может расцениваться как баллистическая ракета с угрожающим радиусом поражения.

– Вы женофоб, – заявляла Вендулка. – А почему «баллистическая ракета»?

– Потому что любая женщина движется по принципу свободно брошенного тела, – пояснял я.

– Когда в разводе? – уточняла Вендулка.

– Ага, – подтверждал я.

Тогда Вендулка морщила лоб, соображая, шучу я или издеваюсь.

– Вы надо мной издеваетесь! – обижалась Вендулка.

– Шучу, – возражал я.

«Талия» и «Мельпомена» недоумевают – как Диоген помещался в бочке. Путем сложных математических рассуждений, на портновский манер, они высчитывают, что Диоген был ростом с собаку. «И поэтому все называли его киником!» – приходят к выводу «Талия» и «Мельпомена»… После чего шьют Диогену собачью попонку, дабы философ не мерз холодными афинскими вечерами.

Когда я вернулся в дом и незримо присоединился к гостям Йиржи Геллера, они продолжали общаться. Вендулка принимала посильное участие в этих разговорах и управляла словопрениями словно Харон, то есть с убийственными гримасами. Писатель же выступал в роли загребного…

– А кто-нибудь видел Йиржи Геллера в натуральную величину? – поинтересовался он.

Густав Шкрета, как школьник, поднял руку. Вендулка многозначительно хмыкнула.

– И что вы можете сообщить? – не унимался писатель.

Он принял позу роденовского мыслителя, уложенного на диван. В альтернативном положении писатель больше напоминал чудовище из готической архитектуры. Возможно, горгулью.

– Я скажу, – ответил Густав Шкрета, – что существуют приличия, которые не позволяют обсуждать хозяина в его доме.