Читать книгу "Зверобой - Джеймс Фенимор Купер"

В своем законе людям начертал:

«Не убивай». И смел ты тот закон

Отвергнуть, человеку угождая?

О, берегись! Сильна его рука

И молнией ослушников карает!

Шекспир. «Король Ричард III»[47]

Отряд индейцев, в который Уа-та-Уа поневоле попала, еще не вступил на тропу войны; это было видно хотя бы из того, что в состав его входили женщины. То была небольшая часть племени, отправившаяся на охоту и рыбную ловлю в английские владения, где ее и застало начало военных действий. Прожив, таким образом, зиму и весну до известной степени за счет неприятеля, ирокезы решили перед уходом нанести прощальный удар. Обдуманная индейская хитрость сказалась также в маневре, побудившем их углубиться так далеко во вражескую территорию. Когда появился гонец, сообщивший о начале военных действий между англичанами и французами, и когда стало ясно, что в эту войну будут вовлечены все племена, жившие под властью враждующих держав, упомянутая нами партия ирокезов кочевала по берегам озера Онаида, находящегося на пятьдесят миль ближе к их собственной территории, чем Глиммерглас. Бежать прямо в Канаду значило подвергнуться опасности немедленного преследования. Вожди предпочли еще дальше углубиться в угрожаемую область, надеясь, что им удастся отступить, передвигаясь в тылу своих преследователей, вместо того чтобы иметь их у себя за спиной.

Присутствие женщин делало необходимой эту военную хитрость; наиболее слабые члены племени не могли бы, конечно, уйти от преследования врагов. Если читатель вспомнит, как широко простирались в те давние времена американские дебри, ему станет ясно, что даже целое племя могло в течение нескольких месяцев скрываться в этой части страны. Опасность встретить врага в лесу была не больше, чем в открытом море во время активных военных действий.

Стоянка была временная и при ближайшем рассмотрении оказалась всего-навсего наспех разбитым бивуаком, который был, однако, оборудован вполне достаточно для людей, привыкших проводить всю свою жизнь в подобной обстановке. Единственный костер, разведенный в центре лагеря у корней большого дуба, обслуживал весь табор. Погода стояла такая теплая, что огонь нужен был только для стряпни. Вокруг этого центра было разбросано пятнадцать-двадцать низких хижин — быть может, правильнее назвать их шалашами, — куда хозяева забирались на ночь и где они могли укрываться во время ненастья. Хижины были построены из древесных ветвей, довольно искусно переплетенных и прикрытых сверху корой, снятой с упавших деревьев, которых много в каждом девственном лесу. Мебели в хижинах почти не было. Возле костра лежала примитивная кухонная утварь. На ветвях висели ружья, пороховницы и сумки. К этим крючьям, сооруженным самой природой, были подвешены также две-три оленьи туши.

Так как лагерь раскинулся посреди густого леса, его нельзя было окинуть одним взглядом: хижины поочередно, одна за другой, вырисовывались на фоне угрюмой картины. Если не считать костра, здесь не было ни общего центра, ни открытой площадки, где могли бы собираться жители; все казалось скрытым, темным и коварным, как сами ирокезы. Кое-где ребятишки перебегали из хижины в хижину, придавая этому месту некоторое подобие домашнего уюта. Подавленный смех и низкие голоса женщин нарушали порой сумрачную тишину леса. Мужчины ели, спали или чистили оружие. Говорили они мало и держались особняком или небольшими группами в стороне от женщин. Привычная бдительность и сознание опасности, казалось, не покидали их даже во время сна.

Когда обе девушки подошли ближе к лагерю, Гетти тихонько вскрикнула, заметив своего отца. Он сидел на земле, прислонившись спиной к дереву, а Непоседа стоял перед ним, небрежно помахивая прутиком. По-видимому, они пользовались такой же свободой, как остальные обитатели лагеря; человек, незнакомый с обычаями индейцев, легко мог бы принять их за гостей, а не за пленников.

Уа-та-Уа подвела подругу поближе к обоим бледнолицым и затем скромно отступила в сторону, не желая стеснять их. Но Гетти не привыкла ластиться к отцу или как-нибудь иначе проявлять свои чувства. Она просто подошла к нему и теперь стояла, не говоря ни слова, как немая статуя, олицетворяющая дочернюю привязанность. Старика как будто нисколько не удивило и не испугало ее появление. Он давно привык подражать невозмутимости индейцев, хорошо зная, что лишь этим способом можно заслужить их уважение. Сами дикари, неожиданно увидев незнакомку в своей среде, тоже не обнаружили ни малейших признаков беспокойства. Коротко говоря, прибытие Гетти при столь исключительных обстоятельствах произвело не больше эффекта, чем приближение путешественника к дверям трактира в европейской деревне. Все же несколько воинов собрались в кучку, и по тем взглядам, которые они бросали на Гетти, разговаривая между собой, видно было, что именно она является предметом их беседы. Это кажущееся равнодушие вообще характерно для североамериканского индейца, но в данном случае многое следует приписать тому особому положению, в котором находился отряд. Ирокезам были хорошо известны все силы, находившиеся в «замке», кроме Чингачгука. Поблизости не имелось ни другого племени, ни отряда войск, и зоркие разведчики стояли на страже вокруг озера, день и ночь наблюдая за малейшим движением тех, кого без всякого преувеличения можно было теперь назвать осажденными.

В глубине души Хаттер был очень тронут поступком Гетти, хотя и принял его с кажущимся равнодушием. Старик припомнил кроткую мольбу, с которой она обратилась к нему, когда он покидал ковчег, и постигшая его неудача сообщила этой просьбе вес и значение, о которых он легко мог позабыть в случае успеха. Хаттер знал непоколебимую преданность своей простодушной дочери и понимал, что ее поступком руководило совершенное бескорыстие.

— Нехорошо, Гетти, — сказал он укоризненно, имея в виду дурные последствия, грозившие самой девушке. — Это очень свирепые дикари: они никогда не прощают нанесенного им оскорбления и не склонны помнить оказанную им услугу.

— Скажи мне, отец, — спросила девушка, исподтишка оглядываясь по сторонам и как бы опасаясь, что ее подслушают, — позволил ли вам бог совершить то жестокое дело, ради которого вы пришли сюда? Мне это надо знать, чтобы свободно говорить с индейцами.

— Тебе не следовало приходить сюда, Гетти. Эти скоты не поймут твоих чувств и намерений.

— Но все-таки, чем кончилось это дело, отец? Как видно, ни тебе, ни Непоседе не удалось добыть скальпы.

— На этот счет ты можешь быть совершенно спокойна, дитя. Я схватил молодую девушку, которая пришла с тобой, но ее визг быстро привлек целую стаю диких кошек, бороться с которыми оказалось не под силу христианину. Если это может утешить тебя, то мы оба так же невинны по части скальпов, как, несомненно, останемся невинны и по части получения премий.

— Спасибо тебе за это, отец! Теперь я смело буду говорить с ирокезским вождем — совесть моя будет спокойна. Надеюсь, Непоседа тоже не успел причинить никакого вреда индейцам.

— На этот раз, Гетти, — откликнулся молодой человек, — вы попали в самую точку. Непоседе не пофартило, и этим все сказано. Много видывал я шквалов на воде и на суше, но, сколько помнится, ни один из них не мог бы сравниться с тем, что налетел на нас позапрошлой ночью в обличье этих индейских горланов. Да что тут говорить, Гетти! Рассудка у вас немного, но все-таки и вы можете иметь кое-какие человеческие понятия. Теперь я вас попрошу вдуматься в наше положение. Мы со стариком Томом, вашим батюшкой, явились сюда за законной добычей, о которой говорится в прокламации губернатора. Ничего худого мы не замышляли. Но тут на нас напали твари, больше похожие на стаю голодных волков, чем на обыкновенных дикарей, и скрутили нас обоих, словно баранов; и произошло это гораздо скорее, чем я могу рассказать вам эту историю.