Читать книгу "Хорошая жизнь - Маргарита Олари"

Потерпи еще

Удаленная глава

Калашников

Аня пришла третий раз. На самом деле, она предложила встретиться выпить кофе, а я предложила прийти ко мне в гости. Почему именно к тебе, спросила Аня осторожно. Разве я смогу обнять тебя на людях, Ань. Она пришла истощенная долгим, бессмысленным романом, окончание которого получилось предсказуемо бездарным. Пришла выцветшей, похудевшей, почти прозрачной, с призрачной надеждой на рассвет. Ты останешься у меня ночевать. Рит, посмотри на себя, разве ты еще что-то можешь. Я ничего не могла и ничего не хотела. Мне не нужна няня, медсестра или домработница, мне нужен единомышленник. В ту минуту, когда меня оставляет призрачная надежда увидеть рассвет, мне нужно знать, что в этих сумерках вместе со мной бродит друг. Рядом со мной, плечом к плечу или на расстоянии вытянутой руки. Дотронусь ли до него, докричусь ли, достучусь ли, это не так уж и важно. На моей футболке надпись открылась, я выкрасила волосы в красный цвет. Добро пожаловать. Аня, ты изменилась. Ты тоже изменилась. Нет, ты сильно изменилась. Никто за последние пять лет не смотрел на меня с такой болью во взгляде. Ее неподдельно мученическое выражение лица напоминало византийскую иконопись. В русской иконописной школе лики Святых строгие, иссушенные болью, без единого намека на заурядность, человеческую общность в слабости. Византийская школа иконописи представляет в изображениях страдание и покорность. Покорность сглаживает превосходство страдания. От этого в русской иконописи читается, мы отдали жизнь за веру. Мы стяжали смирение и отдали жизнь за веру, читается в византийской иконописи. Лицо Ани передавало покорное страдание, пусть даже ее жизнь и остается далекой от жизней Святых, запечатленных обеими иконописными школами. За покорным страданием проявлялась воля, которую я не замечала в ней раньше. Не центростремительная сила, вменяющая рассудку необходимость устоять, но сила, образующая личность.

Она оставалась у меня, мы проводили ночь вместе и засыпали под утро. Любили друг друга порционно, будто обедаем в столовой. Теряющий свежесть салат, остывшая котлета, две ложки жидкого картофельного пюре, компот из сухофруктов. Аня не могла отпустить себя. Не могла, не хотела, не отпускала. Навсегда меня любила, навсегда мне не верила. Нас тянуло друг к другу, но называть вещи своими именами Аня тоже не могла. А вдруг я. А вдруг. Упрекает, ты, Рита, нестабильный человек. Думая, что я человек нестабильный, она никак не трудилась над отношениями. Из-за того, что над отношениями она не трудилась, они лишались ее участия. Лишенные всякой связи с ней, отношения теряли смысл и исчезали. Третье пространство, могущее принять нас обеих, не выстраивалось. Обнаруживая его отсутствие, Аня переставала чувствовать стабильность, говорила, Рита, ты нестабильный человек. Да, я такой человек. Я просто наблюдала за ее внутренней борьбой. Мы просыпались поздно, завтракали в два часа дня, и еще два часа разговаривали на кухне. Потом Аня начинала торопиться, спешно собиралась, уходила, пока. Пока, и всё. Не обнимала, не говорила, буду скучать, не вглядывалась в меня, пока. Привет, Анечка. Приходила она так же невыразительно, как уходила, словно в ее визитах нет ничего особенного. У нее не было сил тратить себя, у меня не было сил убеждать ее в том, что мы с кошкой ей очень рады. Рита, я не нужна тебе. Да, я такой человек. Теперь я такой человек, каким ты хочешь меня видеть. Читаю постановление за постановлением, иногда не выдерживаю, срываюсь, спорю. Среди многочисленных ее предположений «а вдруг», мне хочется дождаться приятного. А вдруг я не подведу. Вдруг ты нужна мне, вдруг я тебе не нужна. А вдруг нужна. Вдруг ты совершенно ничего не понимаешь. Аня решала, когда прийти, когда остаться, когда уйти. Она решала, что нужно нам, исходя из того, что было нужно ей. Она точно знала, я ее не люблю. Ты меня не любишь. Анечка, нет, люблю. Не любишь, это не любовь, нет того самого порыва. Аня, помнишь, чем заканчивались для меня те самые порывы. А наши с тобой такие странные отношения, чем заканчивались. Когда как, Ань, когда как, ведь сейчас всё не так как раньше. Рита, да ничего не меняется. Это не так. Так это, ничего не меняется, ты вновь начала меня придумывать, у тебя сложный период, тебе просто нужен кто-то рядом, это что, любовь, что ли. А что это по-твоему, Ань, я не нуждаюсь в сиделке, не прошу тебя приходить каждый день, потому что мне скучно, не обязываю тебя исполнять супружеский долг, объясни, зачем мне тебя придумывать. Не знаю. И я не знала, зачем Аня пыталась убедить меня в том, что я не люблю ее. Аня, ты можешь сказать, какими видишь наши отношения. Мы друзья, Рита. Друзья не спят. Ну чего ты хочешь от меня, не понимаю. Аня, я хочу, чтобы мы уже выяснили, что между нами происходит, что и зачем. Природа наших чувств друг к другу не предполагает дружбу, мы можем разбежаться вообще, а можем продолжать оставаться любовницами. Рита, я пока не хочу вступать в интимные отношения. Вступив в интимные отношения со мной, она не хотела в них вступать. Я не спросила ее, зачем она вообще легла в мою постель. Не спросила, думает ли она сейчас обо мне. Меня нисколько не волновало наличие или отсутствие между нами интимной близости. Слушала рассуждения о дружбе и нелюбви, размышляла, что с ней вообще происходит. Думала о воле, проступившей в чертах ее лица, о покорном страдании, о том, что она саму себя съедает, и я к этому жестокому аттракциону не имею совершенно никакого отношения. Аня судила меня за то, что сама не нуждалась во мне, не любила меня, не понимала меня и меня придумывала. Ответь, Рита, если рядом с тобой человек чувствует себя тупым, это чья проблема. Ань, это его проблема. Ну конечно, Рит, как может быть иначе. Может быть иначе, если я унижаю его, сознательно подавляю. Но рядом с умными людьми человек должен чувствовать себя хорошо. Теоретически, да. А если с тобой он чувствует себя отсталым, то что. То это его проблема. Вот так ты и относишься к людям, Рита, почему тебе кажется, будто ты всегда лучше тех, кто рядом с тобой. Мне не кажется. А что тогда. Я и есть лучше. И в этом ты вся, торжественно резюмировала Аня, уличив меня в высокомерии. Ань. Что. Все о чем мы говорим, полная ерунда. Естественно, раз ты так думаешь, значит, ерунда. Да, Ань, это ерунда, а я устала, ты судишь меня и судишь, конца процесса не видно. Я люблю тебя, пока ты теоретизируешь, как я тебя не люблю. У меня нет сил ссориться, оправдываться, объясняться. В моей жизни этого быть не должно и в моей жизни этого не будет. Рита, ты и сейчас говоришь о своей жизни, для тебя главное, происходящее с тобой. Да, именно так, поэтому всей этой ерунды в моей жизни быть не должно и не будет. Не будет, Аня, не будет.

Маргарита, мама предлагает вам пожить у нас после того, как вы уедете из монастыря. Зачем, Влада. Мама считает, вам будет сложно сразу уехать в Кишинев, вы же не знаете, что теперь происходит в миру, останьтесь у нас хотя бы на неделю, а потом решите, как быть дальше. Я думала над предложением матери Влады, оно казалось мне разумным. Не думала над тем, что в их квартире между мной и Владой может произойти что-то страшное, совсем не думала, такой поворот событий казался безумным. Не думала над тем, исходила ли инициатива пожить у них действительно от Ольги Михайловны, или же она поддалась уговорам Влады. Мне не хотелось возвращаться в Кишинев, меня не оставляла надежда на то, что Митрополит одумается. Игуменья тоже могла одуматься. В конце концов, даже я могла одуматься. Хорошо, Владуся, соберу вещи и поеду к вам. Такси везло меня по улице Труда на улицу Платонова. Мир вокруг казался чужим, но теперь он мой. Я сняла платочек с головы, голова дышала и волновалась. Водитель еле поднял огромные сумки на второй этаж. Звоню в дверь, дверь открывает счастливая Влада, рядом стоит Ольга Михайловна. Маргарита, проходи, хочешь есть. Да, хочу. Вот суп готов. Я ела куриный суп первый раз за четыре года, и он не произвел на меня никакого впечатления. Первый раз за четыре года слушала на кухне радио. Первый раз за четыре года смотрела телевизор. Первый раз за четыре года сидела в комнате рядом с курящим человеком. Ольга Михайловна красиво курила. Смотрела на сизый дым, вспомнила, как курила до монастыря. Первый раз за четыре года пила вино, которое мать Влады наливала в бокалы. Она пыталась отвлечь меня от грустных мыслей, поэтому мы не то что бы отмечали мою свободу, но все больше пили за здоровье друг друга. Произносить тосты бессмысленно. Давайте выпьем за то, чтобы в твоей жизни все устроилось, Маргарита. Я говорила, давайте, а про себя произносила молитву, Господи, помилуй меня и помоги мне. Первый раз за четыре года прикоснулась к бокалу. Тарелки, ложки, вилки, чашки не алюминиевые. В туалете можно сидеть, стульчак не сломан. В ванной можно принимать ванну, все хорошо. Все настолько хорошо, что не совсем понятно, что делать с таким благополучием.