Читать книгу "Танец мотыльков над сухой землей - Марина Москвина"

Ее все спрашивают:

— Зачем?

— Да как представлю — зима, Красноярск, деревня, снега — и негритенок идет. Это так красиво…

* * *

На мой призыв к детям в журнале «Мурзилка» — сообщить, кто видел своими глазами летающую тарелку, пришло такое письмо:

«Мне 81 год, я 50 лет член Партии, нам дали путевку в Аншахово под Одессу. После ужина мы вышли погулять и что же мы увидели? 2 апельсина больших на расстоянии, один выше, другой ниже. Минут 15 висели, красные, неподвижно. И вдруг в течение нескольких минут их совершенно не стало. Вы понимаете, какое положение? Это были НЛО».

* * *

В час ночи сидим с Сережей на кухне, пьем чай, слушаем передачу по «Эху Москвы» про табуированную лексику — в эфире писатели Владислав Отрошенко и Евгений Лапутин. Речь о Пушкине, Бунине, Набокове (тот не употреблял ни при каких обстоятельствах, даже в «Лолите»), Сорокине, Ерофееве. Вдруг Отрошенко говорит:

— А вот я недавно читаю в романе у детской писательницы Марины Москвиной — она очень известный детский писатель, Международный диплом Андерсена ездила получать в Индию, — так вот, читаю ее роман «Ливень священной любви» — и там действительно ливень — светлый, искрящийся. И в середине — не с самого начала — встречаю, но — уместно, иначе и не скажешь… А видели бы вы, какой это чистый возвышенный человек с голубыми глазами!..

Тут все замолчали и долго почему-то не возобновляли беседу.

Сережа — в повисшей паузе:

— Эх, ведущая растерялась. А надо было сказать: «Да-а, внешность бывает обманчивой».

* * *

Люся на Ваганькове — слышит, из телефонной будки: «Алло! Милиция? Это вам звонят с кладбища. Я тут выступал на могиле Есенина, читал стихи. И у меня украли саквояж!»

— Представляю, что ему отвечали, — всю дорогу переживала за него Люся. — Обнял бы свой чемодан и выступал. Или хотя бы чувствовал его ногой!..

* * *

— Ваганьково — это самое оживленное место во всей Москве! — говорила моя Люся.

* * *

Средний брат Лени, врач-реаниматолог Евгений Тишков, решил нам продать свой ортопедический матрац, на котором он спал почти десять лет. Причем недешево: уникальный дизайн и ручная выделка.

— Только человек с железными нервами, — сказал Леня, — может купить матрац, на котором десять лет проспал реаниматолог. Посттравматический шок можно заработать… Пускай снизит треть цены!

* * *

Я спрашиваю у Жени Тишкова:

— Что ты думаешь о книге Моуди «Жизнь после смерти»? Это реальная вещь или миражи?

— Не знаю, — он замялся, — может, у них там, в связи с хорошим питанием, экономической стабильностью и есть такая опция, а у нас точно нет, это я тебе заявляю со всей ответственностью!

* * *

Художник Шура Соколов, посмотрев передачу, где жалуются, что не хватает золота военным золотошвейкам, воскликнул:

— Неужели они доведут-таки страну до такого состояния, что им не хватит золота на кокарды?

* * *

— У тебя нет лишней пишущей машинки? — спросил писатель Дмитрий Верещагин. — Есть? А у нее клавиши не западают? Дай мне — напечатать роман? А то мою машинку жена отдала. Приходили из общества слепых — спрашивали старые ненужные вещи, она взяла машинку и говорит: «Вот, возьмите, мы все равно на ней не печатаем». И они взяли.

— А ты что?

— Я? Просто опешил и все.

* * *

Татьяна Филипповна Андросенко, главный редактор журнала «Мурзилка»:

— Одно время я работала учительницей в школе рабочей молодежи, тогда ведь было всеобщее образование, и у меня учился тракторист, вот он писал в сочинении: «Я вас дюже люблю!» Как я его могу забыть? Я и имя его помню: Сашка Булка.

* * *

Навстречу мне под ручку идут две женщины.

Одна другой — потрясенно:

— Что за дела, понять не могу. Трусы съедены. Штаны между ног — съедены…

* * *

Искусствовед Виталий Пацюков так интересно обо всем рассказывает, я говорю:

— Вам надо все это написать!

А он:

— Понимаете, я больше думаю, чем пишу. Вот вы молодец…

— …больше пишете, чем думаете! — сказал Тишков.

* * *

В Риме Виталий Пацюков водил нас в церковь Святой Пракседы, спасавшей гонимых христиан. Там в сыром подвале склеп с останками чуть ли не двух тысяч христианских мучеников, которых захоронила Святая Пракседа.

Виталий из церкви шел задумчивый, переходя проезжую часть дороги, совсем не смотрел по сторонам, а когда мы поставили ему это на вид, ответил, что умереть в Риме — для него большая честь.

— А я твой прах, — пообещал Леня, — помещу в глиняный сосуд, состарю его, как это принято у новоделов, и подложу в склеп к христианским святым.

— А когда это обнаружится, — обрадовался Виталий, — им уже неудобно будет выбросить, подумают — так и было!..

* * *

Писатель Юрий Давыдов звонит Якову Акиму из Переделкина, спрашивает, как тот поживает.

Яков отвечает:

— Да никак. Сижу один дома — как сыч.

А тот его спрашивает участливо:

— Стакан-то держишь?

* * *

Александр Кузнецов, голубоглазый веселый человек, прокладывал обычно лыжню по первому снегу в Переделкине. Однажды смотрю — идет медленно, осторожно, в пальто с меховым воротником, — пережил инфаркт. Естественно, я его всячески подбадривала, вот он мне дал почитать свою книгу — что-то о потерянной статуе Будды в джунглях Таиланда, о тайской принцессе и нашем разведчике, о вспыхнувшей между ними роковой любви. Я честно прочитала и говорю, возвращая книгу:

— Сан Саныч! Шикарный детектив!

А он — гордо и лукаво:

— А вы знаете, сколько я их таких настрогал?!

* * *

Акиму позвонил молодой поэт и сказал:

— Прошу вас дать мне рекомендацию в Союз писателей. У меня вышла книга стихов.

Аким предложил оставить ему эту книгу в почтовом ящике.

Смотрит — на обложке портрет автора с раскинутыми руками. Сзади — самолет в небе. Называется «Хуёвый атом». Дальше только точки.

— Наверное, сумасшедший, — решил Яков Лазаревич.

* * *

Одна бабушка — другой:

— А вы знаете, я после войны была в очень плачевном состоянии, все время плакала. Плачу и плачу. И работала при этом, всё, а плачу и плачу. Я и грязи принимала, мне выписали. Так иду в поликлинику и плачу. Моему врачу сестры кричат: «Вон ваша больная идет — плачет!» А я в грязевую ванну лягу, лежу там — и плачу!.. — И она радостно засмеялась.