Читать книгу "Пианисты - Кетиль Бьернстад"

Катрине счастлива и горда тем, что ее пригласили в хорошее общество. Она клятвенно обещает, что не будет кричать «браво!» до конца концерта.

Сам я в приподнятом настроении, потому что снова увижу Аню. В половине седьмого мы на трамвае едем в город. Я замечаю, что мы оба ищем глазами Аню, но на остановке ее нет. Я решил ничего не говорить Катрине о моем посещении дома на Эльвефарет и об обеде с Аниной матерью. Старшая сестра мне не нянька. Не хочу, чтобы она испортила мне и это. Мне уже восемнадцать. Вскоре я получу водительские права. Смогу сам распоряжаться своей жизнью.

Перед Аулой большое оживление. В билетную кассу выстроилась очередь. Говорят, что все билеты будут распроданы. Дебюты всегда привлекают много народу, а дебют Ребекки Фрост привлек все сливки общества. Фабиан Фрост раздавал бесплатные билеты и приглашения направо и налево. И совсем не обязательно, чтобы эта публика разбиралась в музыке, думаю я. Старые проспиртованные богачи, зевающие дамы и, что хуже всего, аплодисменты между частями произведения.

Как-то ты сейчас себя чувствуешь, Ребекка? — думаю я, поднимаясь по лестнице вместе с Катрине и зная, что однажды в недалеком будущем наступит и мой черед. Тогда я сам буду сидеть в фойе для артистов с вспотевшими руками, как сейчас наверняка сидит Ребекка, а В. Гуде кружит вокруг нее. Да, как-то она сейчас себя чувствует? Пытается не думать обо всем, что должна помнить наизусть, забыть, сколько тысяч нот она должна взять за время концерта? Ее не тошнит, как обычно тошнит меня. Но, может, у нее кружится голова? Она слышит, как медленно наполняется зал, и ей все время надо выбегать в уборную. Все это проносится у меня в голове, пока я стою в очереди в гардероб, в это время рядом с нами неожиданно появляется Аня.

— Вот и вы! — говорит она радостно и пожимает руку Катрине, которая стоит к ней ближе, чем я. Потом бросает на меня быстрый взгляд, как будто хочет что-то сказать, но говорит только: — Господь всемогущий, как же я волнуюсь!

— И ты тоже? — спрашиваю я. — А я думал, что ты и слов таких не знаешь.

— Не говори глупостей, Аксель. — Она втискивается между нами. — Я всю ночь почти не спала.

— Ребекка справится.

— Конечно, справится.

Как приятно снова видеть ее, в зеленом пальто с капюшоном, с большим сиреневым шарфом на шее, ощущать запах ноготков. Катрине что-то ей шепчет. Хотел бы я это слышать! От того, что Аня нервничает, я сам начинаю нервничать еще больше. А там, на лестнице у входа, стоит Маргрете Ирене в нейлоновой шубке, с завитыми кудрями. Она ждет нас. Я так боялся этого мгновения. Теперь Аня поймет, что между нами что-то есть. Как глупо, думаю я, но при виде бледного лица Маргрете Ирене у меня в груди что-то ёкает. Мы никогда не говорили об этом, но она догадывается о моих чувствах к Ане. Один раз в постели перед самым концом она вдруг отпустила меня и спросила почти злобно:

— Ты сейчас думаешь об Ане?

Она подходит к нам, демонстративно целует меня в губы, дружески здоровается с Катрине, обнимает Аню.

— Господи, как я волнуюсь!

— Как все прошло вчера? — спрашивает Аня.

Вчера? — думаю я растерянно. Как давно это было!

— Она играла бесподобно! — твердо заявляет Маргрете Ирене.

— Тогда, значит, все будет в порядке, — Аня глубоко вздыхает.

Я с любопытством смотрю на нее, меня удивляет, что она принимает в этом такое участие, но ведь в следующий раз — ее очередь. Через два месяца она будет играть концерт Равеля соль мажор с Филармоническим оркестром. При мысли об этом у меня в животе начинаются колики.

Нервозность заражает. Люди в гардеробе громко разговаривают друг с другом. У всех праздничное настроение. Но это нас не успокаивает. Мы проходим в зал. Ребекка посадила нас четверых вместе в пятом ряду. Я вижу, что Катрине не по себе, так ей и надо. Люди узнали ее. Но сегодня я за нее спокоен. У нее нет блеска в глазах, и от нее не пахнет спиртным. Она накрасилась больше, чем обычно, и надела изящный костюм, который купила совсем недавно. В ее облике есть что-то мальчишеское. Она болтает с Аней о всяких пустяках, но о чем именно, я не слышу, потому что со мной разговаривает Маргрете Ирене.

«Солнце» Мунка. Этот постоянный восход над шхерами Крагерё, написанный Мунком после случившегося у него в Дании нервного срыва. Неожиданно картина становится символической. Она говорит о надежде и светлых временах. Я думаю о том техническом аде, через который вот-вот должна пройти Ребекка. В выбранном ею репертуаре почти нет передышек, сплошные трудности — октавы, репетиции у Равеля, немыслимые трели у Бетховена и коварные порывы у Шопена, труднейшие заключительные партии во всех четырех балладах, и опять терции, кварты, октавы и сильнейшее туше, которое все решает.

— Желаю удачи, — шепчет Аня как будто самой себе. Она сидит от меня справа, слева — Маргрете Ирене. Катрине сидит с другой стороны от Ани. Мне хочется взять Аню за руку, но я держу руку Маргрете Ирене. Аня делает вид, что ничего не замечает. Она не отвечает на мои чувства. Не любит меня. Впрочем, Маргрете Ирене тоже меня не любит. Но она, по крайней мере, хочет заниматься со мной сексом. А там, дальше, сидит Катрине. С кем она хочет заниматься сексом? Правда, это не относится к делу. Сейчас главное — Аня. Аню следует любить, это главное.

В эту минуту я спиной чувствую чей-то взгляд. Я оборачиваюсь. Вздрагиваю, как от холода. Пробегаю глазами по задним рядам. Вот он. Я узнаю его лицо. Но он тут же наклоняется, поняв, что я его обнаружил.

Человек с карманным фонариком.

Я ничего не говорю Ане. Университетская Аула взволнованно гудит, как перед настоящим большим событием, как перед вручением Нобелевской премии мира спорному политику Ближнего Востока или президенту США. Я не наблюдал ничего подобного с тех пор, как здесь играл Рубинштейн. Или Рихтер. Или Аргерих. Зал переполнен, сидят даже на боковых диванах. Распроданы все входные билеты. Это пришли любопытные из консерватории. Сюннестведт тоже здесь. Он сидит по другую сторону от прохода, на своем любимом месте. По привычке он машет мне рукой. Я машу ему в ответ. Я сижу между «Историей» и «Альма Матер» — философскими размышлениями Мунка о человеческой жизни, о времени, о творении — и слушаю, как Аня бранит их, шепотом она говорит Катрине, что эти картины всегда казались ей плоскими, банальными и сентиментальными. Меня это настораживает. «Люди, которые злословят над сентиментальностью, всегда отличаются большим самомнением и скупостью», — сказала однажды мама. Но я не хочу сейчас думать о маме. Время идет. Осталось пять минут. В зале присутствуют уважаемый Ханс-Йорген Хурум из «Афтенпостен» и Юла Клаус Эгге из «Арбейдербладет». Пришел и длинный Финн Арнестад из «Фрихетен». За ним в зал входит вежливый Конрад Баден из «Моргенбладет». А кто же представляет «Дагбладет» и «Вердене Ганг»? Да вот они — Магне Хегдал и Фолке Стрёмхолм. А «Нашунен» и «Моргенпостен»? Сколько газет! Сколько мнений! Здесь присутствуют все, все оруженосцы музыки. В последнюю минуту они оставили свой обед и пришли сюда.