Читать книгу "А жизнь была совсем хорошая... - Мария Метлицкая"

Хотя вряд ли он позвонит – завтра или когда-нибудь…

Назавтра он не позвонил – точнее, телефонного звонка не было. А был звонок в дверь – робкий, короткий, еле услышишь. Но Люся услышала и дверь открыла. На пороге стоял Валерий Григорьевич, держа в руках букет белых лилий. Он смотрел на нее испуганными глазами, словно опасаясь, что сейчас его непременно прогонят. Раз и навсегда.

Она прикрыла глаза, прислонилась к дверному косяку и поняла, что пропала. И еще – что все будет хорошо! А он, будучи, как все мужчины, особенно влюбленные, не слишком догадлив, вконец испугался и расстроился, абсолютно ничего не поняв. Кроме одного – любви все возрасты покорны. Потому что очень сильно забилось сердце. Так сильно, что даже почти заболело. И виной всему этому была эта хрупкая женщина в просторном уютном синем халате, с девичьим хвостом на затылке и в смешных, просто потешных, каких-то «курносых» оранжевых домашних тапочках.

Больше они с того дня не расставались. И пока об этом не знали их близкие – ни ее дочь, ни его сыновья.

Отчего-то им было неловко. Смешные все-таки существа эти люди!

* * *

Всю беременность Марина думала – только бы скорее! Скорее бы закончилось это дурацкое состояние «тюлень в спячке». Понятно, что в спячку впадает медведь. Но даже косолапый теперь казался ей верхом изящества. Она именно тюлень. Лежать бы весь день на боку, не переворачиваясь, и… Грустить, между прочим. О том, что жизнь практически кончилась, так особенно и не порадовав. А дальше будет еще грустнее… Ей было немного стыдно за свои мысли – разве может так рассуждать будущая мать? Это же нонсенс какой-то. Но… Именно так и было. В женской консультации она наблюдала за беременными – те плыли по коридору с каким-то неземным остановившимся взглядом – внутрь себя, и на губах их блуждала странная, с какой-то сумасшедшинкой, тихая загадочная улыбка.

Еще была обида на мать. Совсем ума лишилась! То одно, то другое. Вечно придумывает какие-то дурацкие причины, чтобы не приехать. Может, климакс? После сорока бабы, говорят, совсем с ума съезжают. Она так обиделась, что даже перестала вообще звонить матери. И ничего себе – та тоже не проявлялась несколько дней. А потом позвонила – коротенько так, на три слова:

– Все нормально, Мариш? Новостей никаких?

Марина от обиды аж задохнулась:

– Ну какие у нас новости, мам? Это у тебя, видимо, жизнь бьет ключом!

Людмила Петровна глупо захихикала и пожелала дочери спокойной ночи. И это в три часа дня!

Марина обижалась и на мужа – невнимателен, может нахамить, она его раздражает, и это очень заметно. Все понятно – беременная женщина все воспринимает трагично. Даже то, что трагичным вовсе и не является. Это азбука, и про это написано в куче журналов и книг.

И все же… Именно там написано и другое – что окружающие, особенно близкие родственники, должны быть с беременной особенно нежны, предупредительны, тактичны и терпеливы. И это тоже азбука.

«А буду ли я его любить?» – испуганно думала она про ребенка. Пока – никаких чувств. Вот совершенно никаких. А как, интересно, у других? И спросить-то не у кого… Близкие подружки еще в свободном полете. С маман разговаривать бесполезно – она в астрале.

Ну, не подойдешь же к мамашкам с колясками, сюсюкающим с блаженными улыбками, не спросишь: «А вы когда полюбили своего ребенка? Еще в утробе или чуть позже?» И у товарок в консультации не спросишь, тоже решат – отмороженная.

Ночами Марина прислушивалась к себе – клала руку на живот, слушала, как малыш толкается и шевелится внутри, словно рыбка в аквариуме. И опять – ничего… Она даже стала бояться – а вдруг у нее какая-то патология сознания? Вдруг она вообще никогда…

Ну, есть же матери-кукушки. Немного, но есть! И ей становилось страшно.

* * *

Ночью отошли воды. Марина начала кричать и плакать. Денис, стиснув зубы (от раздражения?), вызвал такси и отвез ее в роддом. К утру она родила. И когда ей показали девочку, крошечную, ярко-красную, сморщенную, как засохший мандарин, она вдруг разрыдалась такими бурными и светлыми слезами, что испугались даже видавшие виды акушерки. А одна, лет пятидесяти, хмурая и очень строгая, вдруг улыбнулась и, вздохнув, сказала: «Еще наплачешься, девка. Слезы-то побереги. Жизнь впереди, ох, долгая!»

Ночью она не спала – ждала утра, когда привезут малышей на кормление. Это было волнительнее первого свидания. Точнее, это и было их первое свидание – ее и дочери. И она, вскочив в пять утра – молодые матери еще пребывали в глубоком и наконец спокойном послеродовом сне, – умылась, почистила зубы и заплела волосы в косу. А когда медсестричка положила на ее кровать малышку, снова подступили слезы и перехватило дыхание – от умиления, восторга, любви… Такой любви, что сдавило горло. И сомнения, так мучившие ее всю беременность, наконец отступили.

Мать писала смешные записки, что совсем на нее было непохоже, пытаясь, видимо, развеселить и поддержать дочь. А муж писал записки короткие и сдержанные: «Поздравляю, спасибо, умница».

А встречали ее у роддома трое: муж – с букетом банальных гвоздик, развеселая маман и… представительный и довольно симпатичный мужчина, очень смущенный, державшийся чуть в стороне – и представленный, как новоиспеченный муж Людмилы Петровны.

Денис скривился, а Марине было все равно – ее занимала только дочка, от которой она не могла отвести глаз. Ее девочка, ее малышка. Главный человек в ее жизни. А на остальных наплевать! На мужа, не ставшего ни на минуту роднее – даже после рождения дочки. На заполошную и очень счастливую мамашу, даже не пытающуюся этого скрыть. И на этого нового знакомца – приятного, кстати, и, кажется, в отличие от маман, вполне вменяемого.

Дома, обнаружив отсутствие всего – начиная с кроватки, коляски, приданого и праздничного обеда, видя растерянность и дрожащие от обиды губы молодой матери, новоиспеченный муж матери укоризненно посмотрел на жену и покачал головой:

– Ох, Люда, Люда…

Дениса он взглядом даже не удостоил. Быстро одевшись, вышел из квартиры и возник снова через пару часов, ввезя в дом коляску, упаковку с деревянной кроваткой, сумку с ползунками и пеленками и, что самое смешное и трогательное, картонную коробку из ресторана, в которую были тщательно и с любовью упакованы переложенные бумагой (чтобы не остыло) шашлык, еще теплые лепешки с сыром и без, курица в ореховом соусе, тушенные с чесноком баклажаны и даже кусочки торта, проложенные салфеткой и все же слегка покалеченные и примятые, со сбившимися набок шоколадными украшениями.

Он строго посмотрел на мать, твердо сказал:

– Люда! – и кивнул на коробку.

Мать все поняла, покраснела и бросилась на кухню – разбирать всю эту сказочную вкусноту и накрывать на стол.

Потом был быстрый кивок в сторону молодого отца, и закипела работа. Была собрана кроватка, разложены пеленки и бутылочки, расставлены пузырьки с марганцовкой, зеленкой, детским кремом и укропной водой.