Читать книгу "Девять девяностых - Анна Матвеева"

Одноклассник, дымящийся от тестостерона, который, впрочем, в широких массах тогда еще идентифицирован не был, увидел у Ады книжку. Автор Хулио Кортасар.

— Галина Пална! А чё Морозова читает матерные книги!

Галина Павловна по кличке Галка-Палка — это у нее на физике однажды выпал зуб изо рта, когда она вопила на весь класс. Первопричину ора не вспомнить, а вот зуб всё так и летит через память у каждого. Сейчас нахмурилась, предвкушая:

— Дай книжку, Морозова.

Олень с мелком у доски смотрит испуганно, правда что Бемби.

Галка-Палка схватила Кортасара, листает возмущенными пальцами.

— Заберешь у директора, с родителями. Как тебе только не стыдно? На обложке такое слово, а ты читаешь!

— Это имя писателя, Галина Пална!

Чеканкой:

— У писателя не может быть такого имени!

Директор школы маленький и лысый, смотреть на него неприятно. Почему-то Ада представляла себе, как он лезет в форточку — и не застревает.

— Родители придут?

— Мама в Китае. А папа очень занят.

— Ясно. И что натворила гражданочка Морозова?

Он всех учениц зовет гражданочками. Тревожная привычка.

Петровна торжественно кладет Кортасара на стол — как торт. Шепчет в ухо директору. У нее сильный запах изо рта — в классе доносится до первых парт. А тут — прямой наводкой. Директор морщится.

— Галина Павловна, тут написано, что это известный латиноамериканский автор. И чем вам не нравится его имя?

Галка-Палка краснеет: по лицу, как по рассветному небу, проносятся алые облака.

— Больше не читай на уроках, Анна, поняла меня?

«С чего я взяла, что он неприятный? Директор как директор. Еще бы имя мое запомнил, но я, наверное, слишком много хочу».

Галка-Палка возвращает оправданного Кортасара и дневник — исписанная красными чернилами страница выглядит так, будто ее залили кровью.

Верная Олень ждет на лавочке, у гардероба.

До выпускного — полгода. Они в тюрьме, а потом темницы рухнут, и — свобода! Весь мир на блюдце с голубой каймой.

Родной город Свердловск Ада тоже не любит. Она здесь ненадолго. Вот увидите.

Каждый может

Улица Генеральская, темно.

Ада подняла руку, будто подзывала официанта. Или передразнивала памятник.

Машины проносятся мимо, никому в этом городе не нужны деньги. Ада мерзла, широкое пальто-свингер — красивое, но продувное. Мама невзлюбила его вполне заслуженно. Отказывалась покупать, но куда бы делась. Мамы не было дома целый учебный год. После Китая им пришлось привыкать друг к другу заново.

— Как ты плохо одета! — первое, что сказала мама, когда увидела Аду на перроне. Сама-то в вареных джинсах, в синих мокасинчиках — Ада сразу решила: выпросит. И джинсы, и мокасинчики — как маленькая разбойница у Герды.

Улица Восточная, мост. По мосту несется поезд, нужно загадать желание. Всегда готова!

Свингер на ветру, как алый парус.

Желание единственное — с детства.

Париж!

Сейчас каждый может.

По возвращении показываешь фотографии — но даже самые вежливые смотрят их с лицом «чегоятутневидел». Прилетел, как к себе домой, — и вперед, по улицам и набережным. Это всего лишь Париж, не Чили. Пять часов в самолете, потом — RER. Странный запах в вагоне — скорее что неприятный. Эйфелева башня — растопыренные ноги, каждая опирается на свою часть света. Гид утрамбовывает знания по головам — как соленья в банки. Раньше башню называли пустым подсвечником, ободранным зонтом и чудовищем. Цитаты легко проскальзывают в память — как честная водка в желудок. Наполеон лежит в шести гробах, и два из них — свинцовые. «Честный и вдумчивый; поведения самого правильного; всегда отличался в математике; обладает прекрасным знанием истории и географии; недостаточно общителен; станет отличным моряком».

Пройдем по Лувру хитрым маршрутом — чтобы не встретить на пути Нику, Джоконду и Венеру Безрукую. Это гид так шутит — и про маршрут, и про Безрукую. Туристы вываливаются из дворца в сад Тюильри — как леденцы из пакета. В саду голые статуи — а день холодный, даже смотреть на них зябко. Торчат из кустов, как ограбленные — белые-дебелые, ни дать ни взять Мария Витальевна из шестого подъезда, но, конечно, без платья.

Обратите внимание — прямо по курсу памятник Жанне д’Арк, на этом месте она держала оборону Парижа. Сейчас держит знамя, а ноги-то, гляньте, тянет, как цирковая. Этот памятник похож на шахматную фигуру — конь, а может, и пешка, дошагавшая до финиша. Гид всё так же швыряет цитаты, но из десятка лишь одна прилетает по адресу. Что-то про величественный свет на Вандомской площади в час, когда пала колонна. И в этот самый момент, когда все устали и даже Париж не нужен — а только бы рухнуть на кровать в отеле (как Вандомской колонне), — в этот самый момент шумный мальчик, какие есть в каждой группе, взялся руками за столбик — и повалил его. Упал столбик на Вандомской площади! Не та большая зеленая колонна, которую свалили в позапрошлом веке под руководством художника Курбе. Один из многих парижских столбиков — защитник пешеходов, борец с парковкой, рядовой состав. Мальчик не знает, куда бежать, гид роняет цитату — и она закатывается куда-то, как мелкая монета, а какой-то подвыпивший месье аплодирует, и мама мальчика думает, что всё, наверное, опять обойдется. Всего через неделю в Москве будет рассказывать: наш Петя даже в Париже отличился, ну что, взял и сломал колонну на Вандомке. Да не ту! А на другой день, добавляет мама, перекрикивая общий смех, — столбик уже опять был на месте. На боевом посту!

Париж… Сейчас каждый может. Но не тогда, в девяностых.

На улице Бажова остановились два парня на мопедах. Мопеды без номеров, сами — без тормозов. Олень ни за что бы не поехала — она девица осторожная. Ада села позади одного парня, обняла, чтобы не упасть, и через десять минут — дома. Деньги парень без номера не взял, поэтому Ада поцеловала его в щеку, и он, в целом довольный, уехал. Перебудив полдвора.

Он существует

Дома легче верить, что Париж существует.

Ада боялась разбудить маму с папой. Шла к себе на цыпочках, заметила, что так и не сняла пальто, и от ее тихого «ччерта» проснулся папа. Сейчас он выйдет в «гостиную» — псевдоним проходной комнаты — и будет хмуро принюхиваться. Это даже мило, ведь нюха у родителей никакого — Ада с Оленью выпивают бутылку вина каждый вечер. Хоть раз бы заметили.

Дверь открывается, Ада стоит на месте, как пойманное привидение. Пальто кусается шерстяным воротником. Папа близоруко смотрит мимо дочери, а потом закрывает дверь. Слава богу!

Ада снимает постылый свингер, стаскивает с себя платье и колготки — блестят как мокрые, такая мода. Лежат теперь, сверкают в лунном свете.