Читать книгу "Грек Зорба - Никос Казандзакис"

Никто не был потерян, ни один любовник не был мертв. В её увядшей груди они все воскресли, привидевшись ей снова в военном порту. Мадам Гортензия походила на высокий трёхмачтовый фрегат, а все её любовники - она трудилась сорок пять лет - штурмовали её в трюмах, на планшире, на вантах; а она плыла себе вся в пробоинах, законопаченная к последнему так давно и горячо желаемому порту: замужеству. Зорба принимал облик тысяч мужчин: турецких, европейских, армянских, арабских, греческих; сжимая его в объятиях, мадам Гортензия обнимала всю эту святую нескончаемую процессию.

Старая соблазнительница вдруг поняла, что я замолчал; видение внезапно исчезло, она приподняла свои отяжелевшие веки:

- Он больше ничего не пишет? - прошептала она с упрёком, плотоядно облизывая губы.

- Чего же ты ещё хочешь, мадам Гортензия? Ты что, не видишь? В письме он говорит только о тебе. Смотри-ка: четыре листа. Да ещё сердце, вот здесь в уголке. Зорба пишет, что он сам его нарисовал. Посмотри, любовь его пронзила насквозь. А ниже, посмотри, целуются два голубка, а на их крыльях совсем маленькими, почти невидимыми буковками написаны красными чернилами два имени Гортензия Зорба. - Не было там ни голубков, ни надписей, но маленькие глазки старой русалки были полны слёз и видели всё, что хотели.

- И ничего другого? Ничего больше? - спросила она с видимым неудовольствием.

Всё это было замечательно - крылья, мыльная вода брадобрея, маленькие голубки, все эти слова и ароматы, но практический мозг женщины требовал чего-то более ощутимого, более конкретного. Сколько раз она слышала красивые речи! Какая от них польза? После стольких лет тяжёлого труда она осталась совсем одна и без пристанища.

- Больше ничего? - шептала она снова с упрёком. - Ничего больше?

Она смотрела мне в глаза, как затравленная лань. Мне стало её жаль.

- Он сказал ещё что-то очень, очень важное, мадам Гортензия, - сказал я, - поэтому я приберёг это к концу.

- Так что же… - спросила она умирающим голосом.

- Зорба пишет, что как только приедет, он бросится к твоим ногам просить тебя со слезами на глазах выйти за него замуж. Он больше не может. Он хочет сделать тебя своей маленькой женой, мадам Гортензия, чтобы больше никогда не расставаться. На этот раз маленькие грустные глазки заволоклись слезами радости. Вот оно, великая радость, столь желанный порт, это была мечта всей её жизни! Обрести покой, улечься в законную постель и ничего больше!

Она закрыла глаза.

- Это хорошо, - сказала она снисходительно, совсем как знатная дама, - я согласна. Но напиши ему, пожалуйста, что здесь, в деревне, нет флёрдоранжевых венков. Нужно привезти их из Кандии. Пусть он привезёт две белых свечи с розовыми лентами и хорошее миндальное драже. Потом он должен купить мне белое подвенечное платье, шёлковые чулки и атласные туфельки. Что касается простыней, то они есть. Напиши, чтобы он их не привозил. Есть и кровать. Старая сирена стала приводить в порядок список своих заказов, делая из своего мужа рассыльного. Вдруг она поднялась, приняв вид добропорядочной замужней женщины.

- Я хочу тебя о чём-то попросить, о чём-то серьёзном, - сказала она и в волнении остановилась.

- Говори, мадам Гортензия, я к твоим услугам.

- Зорба и я испытываем к тебе привязанность. Ты благороден и не стыдишься нас. Хочешь быть нашим свидетелем?

Я задрожал. Когда-то давно в доме родителей жила старая служанка, её звали Диамандулой, ей уже перевалило за шестьдесят; старая дева, сделавшаяся полусумасшедшей на почве невинности, нервная, усохшая, с плоской грудью и усатая. Она влюбилась в Митсо, посыльного бакалейной лавки нашего квартала, молодого крестьянского грязнулю, раскормленного и безусого.

- Когда же ты женишься на мне? - спрашивала его она каждое воскресенье. - Возьми меня в жёны! Ну чего ты противишься! Я больше не могу!

- Я тем более, добрая моя Диамандула, - отвечал хитрый бакалейщик, который заискивал перед ней, чтобы обеспечить клиентуру, - ну, подожди, пока у меня тоже усы вырастут.

Проходили годы, старая Диамандула терпела. Нервы её успокоились, головные боли уменьшились, горькие уста, не знавшие поцелуев, стали улыбаться. Она ещё лучше стала стирать бельё, меньше била тарелок, и пища у неё больше не пригорала.

- Хочешь быть нашим свидетелем, маленький хозяин? - спросила она меня по секрету в один из вечеров.

- Очень хочу, Диамандула, - ответил я, в то время как в моём горле возник комок от жалости. Эта история доставила мне много огорчений, поэтому услышав мадам Гортензию, повторившую ту же фразу, я вздрогнул.

- Очень хочу, - ответил я, - это большая честь для меня, мадам Гортензия.

Она поднялась, привела в порядок кудряшки, вылезшие из-под её маленькой шляпки, и облизала губы.

- Доброй ночи, мой друг, - сказала она, - доброй ночи и пусть он быстрее возвращается!

Я видел, как она удаляется, переваливаясь, изгибая своё старое тело с жеманством девушки. Радость несла её как на крыльях, старые бесформенные лодочки оставляли в песке маленькие, но глубокие следы.

Не успела она скрыться, как с пляжа донеслись пронзительные крики и плач.

Я вскочил и побежал. На другом конце пляжа завывали женщины, они словно пели жалостную погребальную песню. Поднявшись на скалу, я осмотрелся. Со стороны деревни бежали мужчины и женщины, а за ними с лаем собаки, впереди, вздымая облака пыли, скакали два или три всадника.

«Беда какая-то», подумал я и, торопясь, спустился к мысу.

Шум толпы всё нарастал. В небе в лучах заходящего солнца неподвижно висели два-три розовых весенних облака. Девичье дерево было покрыто молодыми зелёными листьями.

Мадам Гортензия в слезах бежала обратно, волосы её растрепались, она еле переводила дух. В руках у неё была соскочившая с ноги туфля.

- Боже мой… Боже мой… - крикнула она, пошатнулась и чуть не упала на меня. Я её поддержал.

- Почему ты плачешь? Что случилось? - спросил я и помог ей надеть дырявую туфлю.

- Я боюсь… я боюсь…

- Чего же?

- Смерти.

Она словно чувствовала в воздухе запах смерти и была охвачена страхом. Я взял её дряблую руку, её старое тело противилось и дрожало.

- Я не хочу… не хочу… - кричала она.

Несчастная женщина испытывала страх, учуяв место, где появилась смерть. Она боялась, что Харон увидит её и вспомнит о ней… Как и все старые люди, наша бедная русалка пыталась скрыться в траве, принимая её зелёный цвет, спрятаться в земле, принимая её тёмно-коричневую окраску, для того, чтобы Харон не смог её различить. Она вся дрожала, втянув голову в жирные сутулые плечи.

- Друг мой, укрой меня, - просила она, - укрой меня и сходи посмотри.

- Тебе холодно?

- Я совсем замёрзла, укрой меня.