Читать книгу "Дочь полковника - Ричард Олдингтон"

Собственно говоря, Джорджи претерпевала ускоренный процесс самоуничижения, точно неустойчивая валюта, которую непродуманно и слишком поспешно перевели на золотой стандарт «какой положено быть благовоспитанной девушке». Процесс протекал крайне болезненно и для души, и для ума. Самоупреки — это пытка для плохо защищенного сознания, хотя более закаленный и грубый мир ведать не ведает об этих безмолвных, но беспредельных страданиях. Джорджи, все еще одурманенная хинином, лежала в кровати, принуждая себя взглянуть в лицо двум-трем фактам, хотя все ее воспитание восставало против этого. Она откровенно призналась себе, что делала авансы Каррингтону и Перфлиту; призналась, что позавидовала Лиззи и решила если и не последовать ее примеру, то, во всяком случае, как-то убежать от своего затянувшегося тоскливого полудетства; призналась и в том, что благодаря Каррингтону, Лиззи и Перфлиту (особенно, увы, Перфлиту!) жить ей стало гораздо интереснее, а теперь почему-то вернулась прежняя пустота. Что произошло бы (гадала она), если бы совесть не принудила ее напомнить Перфлиту, что он упустил намекнуть хотя бы на помолвку? Но об этом лучше не думать. Несомненно, она согрешила и сбилась с пути истинного, как заблудшая овечка, за что и была справедливо, хотя и сурово, наказана. Покайся и впредь не греши…

Но Джорджи не было позволено тихонько лежать в постели и бороться с ангелом Божьим. Как всегда, в краю милосердия нашлись добрые и благочестивые праведники, готовые пренебречь собственными удобствами ради больных и страждущих. Естественно, едва миссис Исткорт прослышала, что Джорджи слегла с температурой, она по собственному почину полностью и от всего сердца простила ей все обиды, которые претерпела от нее во время истории с Лиззи. К тому же следовало разузнать кое о чем, имевшем общественный интерес, — о мистере Смейле, например, и о неожиданном отъезде мистера Перфлита.

Джорджи почти виновато оторвалась от самокопания, когда дверь распахнулась и Алвина произнесла с бодрым оптимизмом, который особенно неприятен больным:

— Я привела к тебе гостью, Джорджи.

В дверь вплыла облаченная в серый шелк необъятная женская фигура, словно злобный мастодонт, протискивающийся в пещеру к вящему ужасу ее доисторического обитателя, и знакомый, ненавистный масляный голос произнес:

— Что я такое слышу, деточка? Нездоровится? Ай-ай-ай! И в такую чудную погоду!

— Пустяки, — сказала Алвина с бодрым кудахтаньем. — Легкая простуда. Еще два дня, и она будет гулять и веселиться, как всегда.

Джорджи невольно подумала, что у ее матери довольно странные представления о веселье, но она промолчала. Миссис Исткорт, постукивая тростью, заколыхалась через комнату и положила белую отвратительно-пухлую руку на лоб Джорджи, которой почудилось, что ей облепляют лицо сырым тестом. Вздрогнув, она отвернула голову.

— А! — произнесла миссис Исткорт, с большим удовлетворением заметив это инстинктивное брезгливое движение. — Жар еще держится. И как это вы могли простудиться, деточка? На месте вашей милой мамочки я бы перепугалась. Стоит Мартину прихворнуть, я не отхожу от него ни днем, ни ночью, пока он не поправится.

Алвину задел намек, что она не ухаживает за Джорджи, но она не нашлась, что возразить: ответы, так и просившиеся на язык, были слишком грубы, чтобы оскорбить ими слух сестры во Христе, которая благочестиво пришла навестить болящую. А потому она не сказала ничего. Миссис Исткорт, пыхтя, опустилась в кресло спиной к свету и прямо напротив Джорджи. Она прекрасно видела, как Джорджи не терпится, чтобы ее оставили в покое, а потому тотчас решила посидеть подольше. Она провела ладонью по внушительной, затянутой в корсет груди с выражением глубочайшей жалости к себе, а потом сказала:

— Ох-хо-хо! От этой жары мне совсем худо с сердцем, но ведь по-добрососедски, деточка, я никак не могла позволить, чтобы вы тут лежали одна-одинешенька — и словом вам перемолвиться не с кем. Нынче я сказала Мартину за вторым завтраком: «Право, я должна пойти навестить бедненькую Джорджи Смизерс на одре болезни, я всеми костями чувствую, как я ей нужна!» И вот я тут, деточка, готовая вас развлекать и веселить.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответила Джорджи, которую под сверлящим взглядом миссис Исткорт охватила парализующая слабость.

— Я принесу вам чашечку чая, — сказала Алвина.

— Ах, пожалуйста, не надо! — воскликнула миссис Исткорт. — Я не могу допустить, чтобы вы затруднялись из-за меня. К тому же мне кажется, это вредно для моего сердца.

Но Алвина уже исчезла. Она прекрасно знала, что миссис Исткорт, не предложи она ей чаю, будет рассказывать всем встречным и поперечным: «Представьте себе, дорогая моя, я пришла в такую жару, не щадя своего бедного сердца — оно так колотилось! — а они даже не предложили мне чашечки чая!»

Джорджи чуть не закричала: «Мама, вернись!» На мгновение ее охватила слепая паника ребенка, который в зоопарке отстал от матери и вдруг оказался в тигрятнике. Миссис Исткорт, ну, пожалуйста, не кусайте меня очень уж сильно, миссис Ягуар-Исткорт!

— Ах, деточка, — начала миссис Исткорт, чьи брыли действительно придавали ей сходство со старым ягуаром, — что-то тут не так! Кто же простужается в августе? Доверьтесь мне, и я буду так счастлива, так счастлива вам помочь!

— Откуда вы это взяли? — сказала Джорджи с вымученным смехом, вся внутри сжавшись. — Совершеннейший пустяк. Легкая простуда и больше ничего.

Миссис Исткорт ласково покачала головой, словно говоря: «Если бы вы только мне доверились, деточка, как легко и быстро можно было бы все поправить!»

— Я чувствую, вы переутомились, — продолжала миссис Исткорт со зловещим мурлыканьем в голосе. — Столько всего произошло в последнее время, не так ли? И вы потрудились на славу, не жалея себя. Я с самого начала считала, что с вашей стороны было так благородно, так по-добрососедски сердечно столько хлопотать из-за вашей горничной и ее дружков. Конечно, в мои дни барышням не полагалось знать о подобных вещах… Да, кстати, деточка, а как поживает милый мистер Смейл?

— Хорошо, благодарю вас.

— Все еще отдыхает у моря?

— Да.

— Как долго! Словно ему так там понравилось, что он решил вовсе не возвращаться. Ха-ха! Вот было бы забавно!

— Он приедет на следующей неделе, — сказала Джорджи в бессильной ярости.

— Да неужто? Что же, деточка, рада за вас. Вам с ним найдется о чем поговорить, что порассказать друг другу, не так ли? Я очень привязана к милому мистеру Смейлу, он такой безупречный джентльмен! А вы знаете, еще один ваш добрый друг покидает приход навсегда?

«Ах, — подумала Джорджи. — Неужели и Реджи уехал навсегда? Значит, он все-таки был немножко в меня влюблен!»

Вслух она сказала:

— Нет. А кто это?

— Мистер Каррингтон, преподобный Каррингтон. Не хочу делать вам больно, детка, но после этой его возмутительной проповеди (никакой деликатности!) я сразу поняла, что долго он в Кливе не останется. У нас тут есть свои недостатки, но ни модернисты, ни атеисты нам в нашей церкви не нужны!