Читать книгу "Дело было так - Меир Шалев"

Участок земли под свеклой расстилался на склоне нашего «надела» (так называют в мошаве поле каждой семьи), возле покинутых английских зенитных позиций, прежде защищавших соседний военный аэродром. Уайти, незлобивый и добродушный, как и в дни моего детства, теперь уже изрядно постарел. Он, похоже, забыл тот день свадьбы Пнины и Менахема, когда я забросал его яйцами в коровнике, и даже если не забыл — давно простил. Он шагал медленно и, хотя чувствовал, что руки, которые держат вожжи, не так опытны и решительны, как руки Менахема или Яира, не злоупотреблял этим. Он хорошо знал распорядок нашей утренней работы. Начало, легкое и для него, и для меня: мы спускаемся к полю спокойно, с пустой телегой. Потом, на поле, начиналась моя трудная часть: выдергивать тяжелые корни из земли и грузить их на телегу. Потом — его трудная часть: втаскивать тяжелую телегу по подъему обратно во двор. А потом снова моя: сбрасывать свеклу в коровьем загоне.

В те дни Менахем и Яир купили свой первый трактор: маленький «фергюсон», на котором я учился водить и работать. «Фергюсон» был быстрее и сильнее, чем Уайти, и лишен его капризов, а также не имел привычки убегать по ночам в поисках тракториц. Старый жеребец постепенно оказался на положение безработного (что, кстати, вовсе не огорчило его), и в конце концов дядья решили отправить его на пенсию. Последние два года жизни он провел в загоне у коров, вблизи их ясель, надоедая им своими восторженными рассказами о мандатных временах.

В тот период я немного отдалился от бабушки Тони. Теперь я был уже не мальчиком, а взрослеющим подростком, и мне было интересней общество дяди Яира, а также моих сверстников и сверстниц. Однажды я даже немного поспорил с ней из-за немецкой пивной кружки. Я снова попросил у нее подарить мне эту кружку, а она снова ответила:

— Пока я жива, ты с меня никакого наследства не получишь.

Но по правде говоря, наши отношения и раньше знали подъемы и спады. Нет, настоящей ссоры между нами никогда не было — что само по себе достижение, коль скоро речь идет о бабушке Тоне, — но я не раз слышал плохие отзывы о ней и иногда чувствовал тот стыд, который ощущает ребенок, когда дурно говорят о взрослых членах его семьи, и, подобно маме в детстве, стыдился, что я ее стыжусь. В подростковом возрасте это чувство обострилось, и бабушкины жалобы и привычки часто вызывали у меня нетерпение и неловкость. Но когда я вырос еще немного, я открыл в ней новое достоинство, которое сделало нас на время единомышленниками. Я обнаружил, что в тех деликатных вопросах, что между ним и ею, она намного более либеральна и открыта, чем все остальные члены семьи.

Позже мама рассказала мне, что бабушка была такой всегда, и они с Батшевой были единственными девочками в мошаве, которые получили от матери какие-то зачатки сексуального просвещения, вроде объяснения месячных и прочих подобных вещей, о которых в том поколении вообще никогда не говорили и которые для их одноклассниц оказались полной неожиданностью. Что касается меня, то я открыл, что к бабушке Тоне можно прийти с подругой и получить комнату и лежанку — причем без всяких затруднений, недовольных гримас, лишних расспросов и любопытства. Напротив, она даже говорила нам на прощанье с лукавой улыбкой: «Ну, развлекайтесь» — вместо обычного сухого: «Спокойной ночи».

Более того. Однажды, когда я в очередной раз использовал это ее «гостье-приимство», она под каким-то предлогом отозвала меня в сторону и сказала тихо, но с явным упреком:

— Меир, это та самая девушка, с которой ты приходил сюда в прошлый раз.

Я сказал:

— Да, это моя подруга, бабушка. Она тебе чем-то не нравится?

Она сказала:

— При чем тут нравится не нравится? Просто я хочу, чтобы ты каждый раз, когда приходишь сюда, приходил с новой подругой. — И, увидев мое потрясенное лицо, добавила: — Ты же молодой парень. Молодые парни должны менять девушек, как носки.

Тем, кто заподозрит меня в преувеличении, заявляю — я цитирую дословно. Именно так она сказала.

— Так ты поэтому послала ее мыться в твой шикарный душ у коровника? — спросил я. — Чтобы она не согласилась прийти со мной в следующий раз?

Бабушка Тоня пропустила мой вопрос мимо ушей и продолжила:

— Приходи с новыми, и ты всегда получишь здесь комнату с лежанкой, и вам не придется валяться в поле на траве.

От дедушки Арона, с которым я и раньше не был так близок, как с ней, я тоже отдалился в это время. Он постарел, замкнулся в себе, трудился над книгой воспоминаний. После обеда любил полистать старый журнал и вздремнуть под деревом, а иногда находил себе какое-нибудь полезное занятие: подбирал остатки железной проволоки, брошенные веревки, вытряхивал и складывал старые мешки из-под комбикорма, собирал доски. Но это не был просто способ убить время — тут находила выражение общая установка любого мошавника: ничего не выбрасывать. У любой вещи есть применение, и потребность, и причина. Ее можно использовать, ее можно переработать, ею можно удобрить, ею можно накормить, ей можно найти тысячу вторичных применений.

И это особенно верно относительно обломков железной проволоки. Как и все мошавники, дедушка Арон собирал и прятал их в карман, чтобы они не попали, не дай Бог, в кормушку, где корова может их проглотить. Но кроме того, такой обломок был лучшим другом крестьянина. Им можно соединить порвавшуюся упряжь, закрыть дверь птичника, починить забор, прочистить засорившуюся поливалку. Наши семейные сказители рассказывали о таких обломках настоящие чудеса: к примеру, дядя Арик, муж тети Батшевы, с помощью куска железной проволоки ухитрился произвести полный ремонт трактора, а Иа, наша умная ослица, взломала таким куском замок коровника, выбежала во двор, взмахнула ушами — вот так — и полетела к русскому царю в Москву. Что? Когда Иа родилась, царя уже не было? Ну и что?

Глава 25

Рассказ мой приближается к концу, а также, по моему скромному мнению, к своей кульминации. И поскольку эту его часть я слышал не от мамы или кого-либо другого, а сам был свидетелем и даже участником событий, мне очевидно, что именно так оно и было и что это истинная правда. Но прежде, чем это доказать, я должен упомянуть, что существует еще одна, совсем иная версия прибытия бабушкиного свипера в мошав. К этому упоминанию меня обязывает моя врожденная добросовестность, а также нежелание ссориться еще и с другими родственниками, кроме тех, которые уже сейчас обижены на меня.

По этой версии дело было так: после провозглашения государства, в начале 50-х годов, дядя Исай приехал с семейным визитом в Израиль. Как-никак у него были здесь сестра и брат, которых он не видел более сорока лет, а у них были сыновья, и дочери, и внуки, и внучки, которых он вообще никогда не видел, а кроме того, несмотря на все, что думали и говорили в семье об этом «дважды изменнике», создание Государства Израиль вызвало у него волнение и искреннюю радость.

Главной целью дяди Исая было помириться с братом Ароном, но кроме того, он, конечно, хотел произвести впечатление на родственников и показать, что у него тоже есть достижения и успехи. Он, правда, не осушал болот, и не основал мошав, и не создал государство, но и он приехал навестить родных не с пустыми руками. Он привез им много больших и маленьких подарков, которые свидетельствовали об изрядном достатке и немалой щедрости и имели целью облегчить и сгладить его возвращение в лоно семьи.