Читать книгу "Мусульманский батальон - Эдуард Беляев"

Спустя двадцать пять лет я повторю свой вопрос Володе Шарипову: «Так кто убил Амина?» Ответ: «Амина никто персонально не убивал. У него было раздроблено плечо. Или „Шилка“, или граната»…

Военврач подполковник Велоят (с 1986 года генерал), видевший тела Амина, его сыновей и жены министра культуры, делавший перевязки дочерям, поправляя неумело наложенные бинты после «забот» бойцов КГБ, утверждал всегда и неизменно, что все они были поражены пулевыми ранениями. Об этом он упомянул в своем докладе на международном симпозиуме «Медицина катастроф», проходившем в Италии. А запустили «смерть диктатора от случайного попадания „Шилок“» по абсолютно понятным причинам: так легче доживать исполнителям отпущенный им век, и не так паскудны деяния других, заинтересованных лиц, — руководителей Комитета и его спецслужб. Можно списать «байку о гранате» и на охлажденное бесчувствие. «На погосте живучи, всех не оплачешь», а уж история моей страны XX века — погост обширнейший…

Я не поверю ему, Шарипову. Нисколько «не уличая и изобличая» Володю, не стал ему напоминать о нашем джалалабадском разговоре, когда я при нем записал в блокнот вот эти слова: «По разговорам могу только предполагать, но сам не видел. С уверенностью отвечу — не спецназ…» Но спасибо Володе. Так познается тайный смысл бытия. Кто-то несет грех, Шарипов — знание. Он, повязанный не круговой порукой, а корпоративным обетом, не может сказать правду и ответить мне, не посвященному, по-другому. Он не может пролить свет на то, что, по уговору, предано забвению и всякий раз раздражает вторжением праздно любопытствующих. Смысл удручающей правды удерживает от пояснений, и проявляющим настойчивость хочется дать беззлобно, но крепко по щеке, чтобы не сказать — по морде. Рассказать правдиво — означает не просто потерять доверие своих товарищей, а много-много большее — быть исключенным из первого, элитарного, круга, и потерять самого себя. Условные, по образу и подобию, масонские ложи — что есть суть КГБ — не терпят пустоты признаний, не приемлют извержения семени истины без указки и благословления главы ложи. Они одни обладатели индульгенции на отпущение грехов и позволение кому бы то ни было изречь пустопорожнюю фразу о мнимой правде.

Секретность, которой они окутали свой кружок, эти оккультисты оправдывали нетерпимостью жестокого века, который обрушил бы на них гонения и злобу. Противостояние политических идей и классовых интересов смягчалось сентиментальными фразами и показной благотворительностью, не имевшей ничего общего с милосердием. Секретность оправдывали и психологией простолюдинов, коими, по их представлениям, есть весь, почитай что, народ, на поучении которого и основывался их идеализм, житейский и иррациональный одновременно. Благодеяния спецслужб обставлялись как можно более театрально и выстраивались с расчетом возбудить симпатию. Представление об этих душещипательных спектаклях как раз и дают афганские события, и штурм дворца в частности.

Под лозунгом филантропии — благотворительности финансовой и идеологической — во имя преуспеяния афганского народа выступали все: короли и аристократы, партийные бонзы и генералы, горожане и кустари, рабочие и философы… Впрочем, большинство из них довольствовалось красивыми жестами. Равенство для них исчерпывалось тем, что масоны, граф и рабочий сидели бок о бок в зале собраний «вольных каменщиков», носили одинаковые белые фартуки, пели одни и те же гимны и высказывали одни и те же идеи. Когда же собрание заканчивалось, граф возвращался к своей роскоши, а рабочий — к своей нужде. И он, рабочий, чудесненьким манером знал, что ему можно шустренько сказать, а о чем потребно смолчать…

Я не поверю Володе, и от этого мелкая бытовая печаль, как от чего-то не состоявшегося. Словно юность нашу лейтенантскую расплескали недоверием. Будто нужно солгать в зрелости, чтобы убедить себя самого, что жизнь не напрасно прожита. И что один из дней того устремленного в атаку жития и есть самый важный и главный, не схожий с днями миллионов обывателей, вяло коптящих небо и не посвященных в особую когорту. А потому удел их — хмельная брага и жалкое прозябание мещанина в вечном незнании или, в лучшем случае, дозированной правды. Штурм окаянный — свят, чтим и значим, и во имя великого был претерплен, которым гордиться надлежит, а гордиться очень даже хочется. И внукам есть что передать в наследование — а потому и не сметь его умалять. Не сметь — никому…

Если есть свирепое желание и животрепещущая потребность что-то таить и упрятывать и делается это ради чего-то, то, стало быть, совесть не заснула вечным сном, а может статься, и грызет. Вот об этом я не спрошу у Володи, ответ мне известен наперед. Но довольствуюсь приятной для меня мыслью, что не предает он, Володька Шарипов, ордена своего, уютно уложенного в свою «масонскую ложу», — это тоже велико и редкостно сегодня…

Обязательно ли было убивать Хафизуллу Амина? События показали, что гарнизон Кабула приветствовал его устранение. На его защиту никто, кроме личной охраны и десантной бригады, не выступил. Наоборот, многие ликовали. Достаточно было изолировать его во дворце, блокировать правительственные учреждения, оповестить об избрании нового лидера, организовать его обращение к народу с перечислением злодеяний Амина. Но это возможно было сделать только в том случае, если бы на смену пришел известный политический или военный деятель, соратник Тараки и обязательно — хальковец! В ДРА на то время такой фигуры не было. Значит, в тот момент Амина трогать было нельзя. С вводом советских войск необходимость в этом отпадала — он не мог быть нелояльным к своим защитникам и оказывался в полной зависимости от них: в борьбе с внутренними врагами ему надеяться было больше не на кого. Амина все-таки решили убить. Но, в таком случае, нужно было повременить с исполнением этого замысла. Ведь что получилось! Для того чтобы как-то оправдать наше вторжение, прозвучало на весь мир наивное и нелепое объяснение: советские войска вошли в Афганистан не как агрессоры, а выполняя просьбу президента страны об оказании помощи и поддержки. И — тут же его, президента, уничтожили! На кого были рассчитаны заявления советского руководства? Дряхлое не только телесно, но и умственно, оно считало, что и все остальные люди находятся на таком же уровне мышления.

Самый ли лучший вариант ликвидации Амина был выбран? Поражаешься тому цинизму, дикой жестокости, тому презрению к общественному мнению и воззрениям подчиненных-исполнителей, которые были проявлены при разработке плана убийства президента и в ходе его выполнения. На государственном уровне применяется средневековый иезуитский метод устранения главы дружественного государства — используется яд сильного действия, а часом позже — всеуничтожающий огонь из всего, что стреляет, и рвет, и крушит, и сеет смерть! При этом травится семья, дети, гости — десятки людей. А потом их всех без разбора добивают из раскаленных стволов автоматов, винтовок, гранатометов и пушек. Сблизи забрасывают гранатами…

Полковник Евгений Чернышев, строевой командир, очень образно показал нам своеобразный пример «одношеренгового строя»: «Давайте выстроим в одну шеренгу — с одной стороны, погибших и искалеченных в ходе операции советских офицеров, сержантов и солдат, афганских офицеров, сержантов, солдат, которые, в подавляющем большинстве, считали нас друзьями, жену Амина, его детишек. Шеренга будет состоять из нескольких сот человек. А с другой стороны поставим одного Амина. Медленно пройдем вдоль всей шеренги, каждому посмотрим внимательно в глаза и каждому скажем: „Напротив вас стоит человек, это президент страны Амин, его надо убить, но все вы при этом будете тоже убиты или искалечены. Как? Вы не против этого?“ Не дожидаясь ответа, виртуальным образом обратимся к их многочисленным родным, близким, друзьям с подобным вопросом. Потом спросим у членов советского руководства: „Ну, что, можно начинать?“ Дождавшись положительного ответа, добавим: „Товарищи члены Политбюро, непонятно, что произошло. В первой шеренге каким-то образом произошла замена людей. Вместо ранее стоявших в них детей рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции вдруг непостижимым образом оказались ваши сыновья, племянники, братья, близкие вам люди. Так что, можно начинать всех убивать и калечить? Выполнять поставленную вами задачу?“ Спросим у каждого: „Для того, чтобы убить Амина, сколькими близкими вы готовы пожертвовать?“ Спросим у генерал-лейтенанта Иванова Бориса Семеновича — главного от КГБ в Афганистане, готов ли он отдать свою жизнь или быть искалеченным в обмен на жизнь Амина? Можно ли сомневаться в том, какие ответы во всех случаях будут даны…»