Читать книгу "Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин"

Дело доходило до крайности, не все могли выдержать голод, у меня был связной, родом из Крамского района Орловской области, так он однажды пришел ночью в роту с термосом горячего супа. Я этим супом накормил остатки роты, а потом спрашиваю связного, где он достал этот термос, ведь из тылов, с полевой кухни, нам горячего питания не приносили уже давно.

И связной мне признался, что пошел ночью в полковой тыл, увидел повозку, на которой ездовой вез термос с едой в штаб батальона, так он кинул гранату рядом с повозкой, ездовой испугался и сбежал, а мой связной подхватил термос и вернулся в роту…

Обмундирование у многих было рваное, а обувь совсем разбитая. Как-то на «нейтралке» лежал убитый немец в яловых сапогах, так бойцы решили с него эти сапоги снять, за неделю таких попыток добраться до трупа, у меня погибло четверо ребят: трое — от снайперского огня и один подорвался на мине. Но сапоги с немца все-таки сняли…

Только после того как лед на Волге встал, наше снабжение заметно улучшилось.

Самым критическим в сталинградских боях для нас стал день 25 октября, прорвав нашу оборону в зоне сводного курсантского полка, немцы вышли к Волге в районе Бекетовской водокачки и Купоросной балки, после чего ночью мы получили приказ: «Любой ценой восстановить положение!» За день 26 октября 1941-го мы шесть раз ходили в атаку, отбивали свои позиции и снова откатывались назад под немецким натиском, и опять с боем возвращали утраченную линию обороны. 26 октября впервые мне пришлось участвовать в рукопашных схватках, которыми заканчивалась каждая наша атака. Немцы были сплошь пьяные. Захватив наши траншеи, они сразу напивались, отмечая победу и выход к Волге, а мы, несмотря на убийственный огонь и потери, снова бросались в атаку, в штыки. Там ногу негде было поставить, настолько все вокруг было завалено нашими и немецкими трупами.

Когда мы закрепились на этих «новых-старых» позициях, то стали подсчитывать, сколько людей осталось в строю после шести атак. У меня в роте из 120 человек осталось 2 взводных и 25 красноармейцев, а в соседней роте уцелело всего 9 человек… За октябрь-ноябрь 1942 года состав роты поменялся как минимум два-три раза…

Я думаю, что в 62-й армии, у тех, кто воевал в центре Сталинграда, потери были еще больше, чем у нас. Сейчас пишут, что рядовой боец до своей гибели воевал в центре Сталинграда сутки, лейтенант — три дня, а у нас красноармейцы держались в строю обычно несколько дней, пока не убьют или не ранят… Я не думал, что кто-то из нас там останется в живых, и когда мне комбат приказал дать одного человека в формируемую трофейную команду, то я стоял перед выбором — кого туда послать? Кому, в прямом смысле этого слова, даровать жизнь?

У нас был пожилой боец, сибиряк, отец четырех детей, вот его в «трофейщики» и отправили — пусть хоть он выживет…

Я почему-то был уверен, что не погибну от осколков мины, просто несколько раз мины разрывались невдалеке от меня, всех находившихся в это время рядом со мной убивало или ранило, а меня даже осколком не задевало, вот и появилась уверенность, что смерть моя будет другой…

За эти бои все оставшиеся в живых бойцы роты были отмечены орденами и медалями, меня наградили орденом Красной Звезды. А орденом Отечественной войны отметили за ноябрьские бои. С высоты 145,5 на нас пошли танки, так я один танк противотанковой гранатой подбил… Оба ордена я успел получить еще до ранения, а медаль «За оборону Сталинграда» мне вручили только в 1947 году…

Если до боев 26 октября нас все время пополняли, то после вообще перестали присылать пополнение. И когда 19 ноября началось общее наступление, то пришлось в него идти остаткам батальонов, нас никто не сменил, мы так и не дождались отвода в тыл на переформировку. На нашем участке мы перешли в наступление только 23 ноября, пошли в атаку без артподготовки, только дали один залп наши «катюши», да промазали, почти по нам попали… И целый месяц мы выдавливали немцев с позиций, но окруженные немцы очень грамотно оборонялись, отбить у них сто метров территории считалось очень успешным продвижением по фронту. Все бои в конце ноября и в декабре шли фактически за каждую стену, мы сражались в развалинах домов и заводских цехов, и здесь наш батальон терял своих последних бойцов, выдержавших весь ад осенних боев…

13 февраля 1983 года в Волгограде состоялась встреча ветеранов 64-й армии, через сорок лет после завершения битвы под Сталинградом люди съехались со всей страны, отмечать эту дату.

У автобуса с табличкой «97-я стрелковая бригада» стоял один ветеран, который спросил меня: «Товарищ лейтенант, вы меня не узнаете? Я Кужель Николай Петрович из Ангарска, я вам связь всегда в роту тянул!» И тут подошел еще один человек и стал меня обнимать. Это был бывший моряк с моей роты, ручной пулеметчик Михаил Лобков, после войны он поселился в Севастополе.

Всех ветеранов-сталинградцев, приехавших на эту встречу, пригласили на торжественное собрание в здании театра, где среди других перед нами выступил сын нашего командарма Шумилова. А потом нашелся человек, ветеран нашей бригады, Жандаров из Златоуста, который стал искать бывших бойцов и командиров 97-й СБр, воевавших в Сталинграде.

На сбор ветеранов бригады приехало 40 человек, а всего Жандаров нашел по стране около 100 бывших бойцов и командиров из нашей бригады…

В Сталинград бригада прибыла, имея в своем составе около 5000 человек. В ходе боев до конца октября 1942 года в бригаду все время вливали новые резервы, а вот осталось нас в живых совсем немного, и то, большинство выживших — это инвалиды войны, списанные из армии в середине войны после тяжелых ранений…

Ведь каждый метр земли в районе Купоросной балки круглосуточно находился под немецким огнем и пристальным наблюдением. Один неосторожный шаг, даже просто на пару секунд выпрямился в полный рост — и ты труп… «Мертвых зон» у нас не было. Людей не там, где надо, в атаку подымешь — всех моментально положат из пулеметов.

Моя рота в октябре провела удачный разведпоиск. Саперы нам сделали проход, мы вчетвером незаметно доползли до немецких позиций и затаились возле входа в немецкую землянку. Появился немец, мы на него навалились, а он, сволочь, здоровый попался, успел ударить кулаком одного из наших и выбил ему передние зубы, но немца мы свалили, заткнули рот кляпом, он так и не успел заорать и позвать на помощь. К себе «языка» притащили, не поднимая шума…

Часто приходилось подползать или пробираться по разбитым окопам и ходам сообщения поближе к немцам, чтобы определить новые огневые точки. Ночью со связным как-то поползли тихо вдвоем по ходу сообщения на немецкую сторону, и вдруг меня кто-то дернул за бок.

Я обмер… а это был просто труп убитого моряка, его засыпало землей, а ноги торчали, так я за ногу зацепился. Но в ту секунду, пока не разобрался, я испытал настоящий страх.

Были ли в роте случаи перехода на сторону врага? Достоверных таких случаев не было, но один раз у нас исчез боец из окопа боевого охранения, но сам ли он перешел к немцам, или его немецкая разведка сцапала — я не знаю.

До начала нашего наступления немцы очень часто сбрасывали листовки с самолетов на наши головы и вели пропаганду через громкоговорительные установки. По утрам нередко вся наша оборона была усыпана немецкими листовками с призывами на сдачу в плен: «Бей жидов-комиссаров!». Листовки были из лощеной бумаги, в центре красочный рисунок — Сталинград, охваченный огненным кольцом, а со всех сторон немецкие танки. Бойцы не боялись поднять такую листовку с земли, так как политрука в роте у нас уже не было, а бригадные особисты на передний край нос не совали, у нас же убивают, зачем им это…