Читать книгу "Левиафан - Борис Акунин"

— Вовсе нет. Христианская культурапостроена на чувстве вины. Грешить плохо, потому что потом б-будешь терзатьсяраскаянием. Чтобы избежать ощущения вины, нормальный европеец старается вестисебя нравственно. Точно так же и японец стремится не нарушать этических норм,но по другой причине. В их обществе роль морального сдерживателя играет стыд.Хуже всего для японца оказаться в стыдном п-положении, подвергнуться осуждениюили, того хуже, осмеянию общества. Поэтому японец очень боится совершитькакое-нибудь непотребство. Уверяю вас: в качестве общественного цивилизаторастыд эффективнее, чем совесть. С точки зрения мсье Аоно было совершенноневообразимо говорить о «стыдном» вслух, да еще с чужаками. Быть врачом, а невоенным стыдно. Признаваться в том, что солгал, еще стыдней. Допустить, что он,японский самурай, может придавать хоть какое-то значение обиднымкличкам, — это и подавно исключается.

— Спасибо за лекцию, — ироническипоклонился Гош. — А сбежать из-под стражи ваш подзащитный пытался тоже отстыда?

— That's the point,[20] —одобрил Джексон, из врага вновь превращаясь в союзника. — The yellowbastard almost broke my wrist[21].

— Вы опять угадали, к-комиссар. Бежать спарохода невозможно, да и некуда. Считая свое положение безвыходным и предвидявпереди лишь новые унижения, мой подзащитный (если уж вам угодно так егоназывать) наверняка хотел з-запереться у себя в каюте и покончить с собой посамурайскому обряду. Не правда ли, мсье Аоно? — впервые обратился Фандориннапрямую к японцу.

Тот не ответил, однако опустил голову.

— Вас ждало бы разочарование, —мягко сказал ему дипломат. — Вы, должно быть, прослушали: ваш ритуальныйк-кинжал был изъят полицией во время обыска.

— А-а, вы про это, как его, хиракира,харикари, — ухмыльнулся в усы Гош. — Ерунда, не верю, чтобы человекмог сам себе вспороть брюхо. Сказки. Если уж приспичило на тот свет, лучшерасколотить башку об стенку. Но я и здесь не стану с вами препираться. У меняесть улика, против которой не попрешь — отсутствие среди его инструментовскальпеля. Что вы на это скажете? Что настоящий преступник заранее стащил увашего подзащитного скальпель, собираясь совершить убийство и свалитьответственность на Аоно? Не вытанцовывается! Откуда убийце было знать, чтопрофессор вздумает делиться с нами своим открытием именно за обедом? ДаСвитчайлд и сам только-только сообразил, в чем фокус с платком. Помните, какимвстрепанным он вбежал в салон?

— Ну, отсутствие скальпеля мне объяснитьп-проще простого. Причем это уже не из области предположений, а п-прямой факт.Вы помните, как после Порт-Саида из кают вдруг загадочным образом сталиисчезать вещи? Потом это т-таинственное поветрие прекратилось так же внезапно,как началось. И знаете когда? После смерти нашего чернокожего б-безбилетника. Ядолго размышлял, почему и каким образом он оказался на «Левиафане», и вот мояверсия. Этот негр, вероятнее всего, был вывезен из глубин Африки арабскимиработорговцами, причем в Порт-Саид его привезли водным путем. Почему я такд-думаю? Потому что сбежав от своих хозяев, негр забрался не куда-нибудь, а накорабль. Видимо, он верил, что раз к-корабль увез его из дома, значит, может идоставить обратно.

— Какое это имеет отношение к нашемуделу? — не выдержал Гош. — Ваш негр погиб еще 5 апреля, а Свитчайлдаубили вчера! Да и вообще ну вас к черту с вашими сказками! Джексон, уводитеарестованного!

Он решительно двинулся к выходу, но дипломатвдруг крепко взял комиссара за локоть и с отвратительной вежливостью сказал:

— Дорогой мсье Гош, я хотел бы д-довестисвою аргументацию до конца. Потерпите еще чуть-чуть, осталось недолго.

Гош хотел высвободиться, но пальцы умолокососа оказались стальными. Дернувшись раз, другой, сыщик решил невыставляться в смешном виде и обернулся к Фандорину.

— Хорошо, еще пять минут, — процедилГош, с ненавистью глядя в безмятежные голубые глаза наглеца.

— Б-благодарю. Чтобы разрушить вашупоследнюю улику, пяти минут вполне хватит… Я знал, что у беглеца на пароходегде-то должно быть логово. В отличие от вас, капитан, я начал не с трюмов иугольных ям, а с верхней п-палубы. Ведь «черного человека» видели толькопассажиры первого класса. Резонно было предположить, что он прячется где-тоздесь. И в самом деле, в третьей от носа шлюпке по правому б-борту я нашел то,что искал: объедки и узелок с вещами. Там было несколько цветных тряпок, ниткабисера и всякие блестящие п-предметы — зеркальце, секстант, пенсне и, средипрочего, большой скальпель.

— Почему я должен вам верить? —взревел Гош. Дело прямо на глазах рассыпалось в труху.

— Потому что я лицо незаинтересованное иг-готов подтвердить свои показания под присягой. Вы позволитепродолжать? — Русский улыбнулся своей тошнотворной улыбочкой. —Спасибо. Очевидно, бедный негр отличался хозяйственностью и собирался вернутьсядомой не с пустыми руками.

— Стоп-стоп! — нахмурилсяРенье. — Однако почему, мсье Фандорин, вы не сообщили о своей находке намс капитаном? Какое вы имели право ее утаить?

— Я ее не утаивал. Узелок я оставил нат-том же месте. А когда наведался к шлюпке через несколько часов, уже п-послеокончания поисков, узелка там не обнаружил. Я был уверен, что его нашли вашиматросы. Теперь же получается, что вас опередил убийца профессора. Все трофеинегра, включая и скальпель господина Аоно, достались ему. Вероятно,п-преступник предвидел возможность… крайних мер и на всякий случай, носилскальпель при себе — чтобы увести следствие по ложному пути. Скажите, мсьеАоно, у вас выкрали скальпель?

Японец помедлил и неохотно кивнул.

— А не говорили вы об этом, потому что уофицера императорской армии с-скальпеля быть никак не могло, верно?

— Секстант был мой! — объявил рыжийбаронет. — Я думал, что… Впрочем, неважно. А его, оказывается, украл тотдикарь. Господа, если кому-нибудь проломят голову моим секстантом, учтите — ятут не при чем.

Это был полный крах. Гош растерянно покосилсяна Джексона.

— Очень жаль, комиссар, но ви долженпродолжать свое плавание, — сказал инспектор по-французски и сочувственноскривил тонкие губы. — My apologies, Mr. Aono. If you just stretch yourhands… Thank you.[22]

Жалобно звякнули наручники.

В наступившей тишине звонко раздалсяиспуганный голос Ренаты Клебер: