Читать книгу "Лулу - Владимир Колганов"

Иной раз в голову такое оправдание приходит, будто порядочный, ну прямо-таки до одури идеальный человек никогда ничего стоящего написать не сможет. У этого бедняги даже сказка о рыбаке и золотой рыбке не получится, потому как образ злой, сварливой старухи ему не по зубам. Ну откуда ему знать, что чувствует подобная особа, если сам он в ее шкуре сроду не бывал, нет, не буквально, конечно, но в похожем состоянии. Вот и теперь вольно или невольно приходишь к выводу, что все, что со мной случилось, — все вроде как одно к одному. Словно бы всю прошлую жизнь я только и делал, что собирал в каком-то закоулке памяти, как в старом сундуке, такие разные, прежде скрытые для окружающих, такие малопривлекательные, иной раз просто омерзительные лики своего «я», которыми уж точно незачем гордиться. Но вот приходит время, и вылезают из этого самого сундука и Николаша, и Веня, и Гогочка, и даже парочка Кларисс — одна в обнимку с Томочкой, а другая вот уже примеривается, как бы сподручнее да поточнее по зубам ей врезать. И это при всем при том, что к голубым у меня ничего нет, кроме отвращения, бюстгальтеров и юбок я сроду не носил, да вот и зубы по-прежнему свои, а не вставные.

Наверное, кто-то меня захочет упрекнуть в том, что достойного во всех отношениях персонажа я так и не в состоянии оказался описать. Да где вы его видели? Дайте адресок, я съезжу посмотрю, а потом, если понравится, на себя примерю. Только боюсь, что такой образ будет явно не по мне. Выяснится, что где-то жмет, а где-то морщит. Ну а сделаешь резкое движение, так вся конструкция тут же разъедется по швам. И сколько потом ни оправдывайся, мол, что злого умысла нисколько не имел, вряд ли кто-нибудь поверит.

Все чаще думаю, не стоит ли мне свое творение сжечь? По правде говоря, оно практически готово, а я теперь так только, кое-что подчищаю и дописываю. Похоже, и Кларисса об этом догадалась, иначе не стала бы мешать его с дерьмом, прочитав всего-то несколько глав, из которых к тому же были полностью изъяты даже намеки на реальных фигурантов — то есть просто ни одной фамилии. И с чего это они так все перепугались? Наивно же верить, что две сотни страниц в общем-то не так уж плохо написанного текста смогут что-то изменить. Кажется, Лев Троцкий говорил: «Сатира еще никогда не разрушала социальных учреждений». Да уж что верно, то верно — вряд ли мое творение поможет излечить Россию. А вдруг поможет вылечить меня? Только вот никак не разберусь, в чем суть моей болезни.

И что теперь делать, если больше надеяться ни на кого нельзя? Тем более что даже давние друзья за что-то ополчились. И вот жуткие вещи приходится слушать про себя. Будто живу я на заработки проституток. Будто пишу книгу, посвященную их тайным связям с нынешней «элитой», и столь нелепым способом пытаюсь отомстить тем, кто когда-то мне дорогу перешел. Именно так! Так я же и говорю — чего только в голову им не приходит! И даже будто бы мечтаю о том — это уж совсем невообразимо! — мечтаю занять достойное место среди этой сволоты.

Сжечь можно бумагу. Можно кинуть на дно глубокого колодца флешку с записью текста моего романа. Можно компьютер вдребезги разбить, чтобы ни одного бита информации в нем не оставалось. А дальше что? От самого себя ведь все равно не убежишь. И будет эта неопубликованная исповедь терзать мой мозг, уничтожая меня изнутри, поскольку нет у нее выхода наружу. Так что же это такое? Исповедь-разрушитель? Роман-убийца? Ничего себе, терминатора придумал, нацеленного на одного меня! Сам себя приговорил, сам заказал и вот теперь спокойно наблюдаю, как приговор приводят в исполнение…

А что, может быть, взять да и рассказать обо всем Лулу? Бухнусь ей в ножки, покаюсь в своих многочисленных грехах, авось и вымолю прощение. И что потом? Фея не фея, но Лулу явно не из тех, что могут все вернуть назад. А тогда зачем? Сострадание мне ни к чему. Пусть каждый носится со своими переживаниями в одиночку. Нечего навешивать их на других! С другой стороны, не так уж это глупо. Сначала как положено — горькая исповедь, со слезами и прочими атрибутами чистосердечного раскаяния. Зато потом, когда удастся скинуть тяжесть с плеч, будете с облегчением взирать на то, как с этим продолжают мучиться другие.

Вот до чего дошло! Даже боюсь теперь идти домой. Ну в самом деле, что же мне сказать Лулу? Самое ужасное в том, что, по-видимому, она все понимает. Собственно говоря, если все задумано с ее участием, немудрено, что так. И даже более того — она знает наперед, чему еще предстоит произойти и о чем я вот именно теперь ну ни малейшего понятия не имею. Однако, глядя на ее удивительное нежное, почти родное личико, не могу в это поверить. Да никогда!

И все же, если бы это было так, мне стало бы гораздо легче. Не надо было бы изображать заботливого отца, не надо объяснять как, что и почему и в какое скверное мы попали положение.

— Послушай, ну зачем я тебе такой? Какой толк от меня как от отца, если у меня не будет ни гроша в кармане? — Я помешиваю ложечкой кофе, словно не догадываюсь, что он давно уже остыл. А Лулу молчит.

Видимо, обдумывает мои слова. А чего там думать, когда надо срочно принимать решение.

— Ты мне не веришь, — чуть слышно говорит она.

Ну что бы еще такое предпринять, чтобы она наконец-то разозлилась. Мне ли не знать, что, только потеряв самоконтроль, человек выбалтывает то, что в более спокойной обстановке удается скрыть.

— Хотелось бы верить, — отвечаю я и не могу удержаться от ухмылки, — отчего ж не верить, когда слышишь словно бы монолог из неизвестного творения Шекспира?

— Это ты о чем?

— Да вот о том, что ты мне тут наговорила за три дня. Целый ворох вранья, сомнительных признаний и еще бог знает что.

— Зачем ты так? Ну какая муха тебя сегодня укусила?

Странно, но мне кажется, что она начинает говорить со мной уже совсем не так, как разговаривают со своим отцом. Ни плача, ни обид. Может быть, просто в сценарии такое развитие событий не предусмотрели? Но, честно говоря, я даже не знаю, каким образом мне на это реагировать. Ну как? То ли радоваться тому, что уже есть, то ли надеяться, что и на этот раз пронесет, как-то обойдется? Вот если бы знать наверняка, а так ведь опять лишь смутные собственные ощущения и ее тихо, нежным голосом произносимые слова. Как шелестящий шепот губ, как шорох ветра в занавесях на темных окнах… Я закрываю глаза и вижу перед собой Полину, я снова теряю голову, глядя на нее, и готов поверить…

— И все же, ты веришь или нет?

Пожалуй, у Полины это лучше получалось.

— Я же сказал. Хотел бы верить.

— Ну и что нужно, чтобы ты поверил?

И в самом деле — что? Прислушаться к голосу крови? Так он такого мне наговорит — давеча еле пришел в себя под ледяным душем. Ну и чего мне не хватает? Особенно обидно будет сознавать, что вот сейчас, только что мимо промелькнула твоя счастливая судьба, а ты ее отчего-то не заметил.

— Может, тебе принести документ с печатями и подписями всех заинтересованных лиц, включая безвременно ушедших?

— Ну, ты уж скажешь…

— А почему бы нет? Ты только попроси, я сейчас пойду и сделаю.