Читать книгу "Пехота апокалипсиса - Александр Золотько"

– Я вашей зеленой дряни не жрал,– процедил Трошин.– И даже не собирался.

– Ну... первую дозу вам могли подсунуть во сне. Я уже так делал – получается просто замечательно. Ваш знакомый журналист Женя Касеев именно таким образом пополнил наши ряды... Помните Касеева? Он вас еще у СИА снимал, двадцать пятого...

– Помню.

– Вот. Но порошка вам подсыпал бы я, а ваш уважаемый начальник поступил бы немного иначе. Покажите, гражданин начальник! Просим! Вон, у нас даже совершенно ненужный Пантелеймонов имеется.

– Я не собираюсь...– пробормотал начальник.– Цирк...

– Почему цирк? Не цирк, а вербовка. Должен же человек видеть все варианты своего дальнейшего существования? Должен. Вы не сильно Гришу тираньте, так, поводите совсем чуть-чуть. Туда, так сказать, сюда... а я пока переговорю с Женей Касеевым...– Горенко закрыл глаза.– Всего пару фраз...

Начальник лагеря внимательно посмотрел в глаза Трошину и усмехнулся. В конце концов, гость прав – вербовать все равно нужно, а как – это уже не важно.

Пантелеймонов побледнел, схватился за спинку кровати.

– А это не больно,– сказал «паук»,– некоторым даже нравится.

Он не стал прятать нить. Она выскользнула из его ладони, между указательным пальцем и средним, и поднялась над головой. Зависла, медленно покачиваясь.

– Ты слышал про такую? – спросил Трошина «паук».

– Слышал,– не сводя взгляда с нити, ответил Трошин.– Разное слышал.

– Например? – Нить приблизилась к лицу Трошина, остановилась в полуметре от глаз.– Что ее наличие в теле носителя нельзя обнаружить, слышал?

– Да.

– И что она может убить или выжечь мозг, тоже слышал?

Трошину очень хотелось закрыть глаза и не видеть, как паутинка приближается, как медленно раскачивается, словно решая, в какой глаз впиться...

– Слышал? – снова спросил «паук».

– Да. Слышал.

– Ну да, ты же из Патруля. Вам такие вещи сообщали, даже если это были только слухи. И чтобы вы случайно не надумали палить в «паука», да еще в людном месте. Ты же знаешь, что бывает, если убить «паука»? Нить убить нельзя, она не умирает вместе с носителем, она начинает убивать всех, кто окажется в радиусе ста метров от нее. Был такой случай, лет восемь назад...– «Паук» поднял руку над головой, и нить вдруг превратилась в снежинку, классическую, восьмилучевую, как ее обычно рисуют дети.– Она движется очень быстро. Обычно, если я не хочу, ее не успевают заметить. Вот, как сейчас, например...

Пантелеймонов захрипел и схватился руками за горло. Нить вошла ему точно в центр лба.

– Сейчас он не может дышать,– пояснил «паук».– А сейчас...

На лице Пантелеймонова вдруг выступили крупные капли пота. Секунда – и ручейки потекли по лбу и щекам.

– Ему стало жарко. Я могу повысить температуру его организма до сорока трех градусов. Или понизить до тридцати. А еще я могу вот так...– Нить прошла голову Пантелеймонова насквозь, поднялась вверх, словно отдыхая, и снова прошила голову, на этот раз от виска к виску.– При этом он все видит и понимает. А может перестать понимать и видеть.

«Паук» вдруг поймал себя на том, что ему нравится эта лекция, что впервые в жизни он вот так, свободно, демонстрирует свои способности и возможности нити.

– Нет...– простонал Пантелеймонов.

– А тебя никто не спрашивает,– ответил «паук».

Пантелеймонов снова открыл рот, но сказать ничего не смог.

– А еще...– начал «паук», но его перебил Горенко:

– Вот и все, пообщался. У Касеева это первый разговор напрямую, я еле прорвался. Ничего, завтра он немного успокоится... И знаете, зачем я вам все так подробно рассказываю, тезка? – Горенко встал со стула, пригнулся, чтобы не задеть нить, и сел рядом с Трошиным на край кровати.– А потому, что вам рано или поздно придется принимать решение – в какую категорию записываться. Простым, обычным и необработанным человеком вам остаться не суждено. Так уж случилось...

– Прямо сейчас решать? – спросил Трошин, не отводя взгляда от Пантелеймонова.– Немедленно?

– Ну зачем же. Вам нужно подумать – такое ответственное решение. Это вот у Пантелеймонова нет выбора... хватит, пожалуй, его оплетать. Отпустите человечка и присоединяйтесь к разговору, герр начальник.

Нить исчезла.

Пантелеймонов поднес дрожащую руку к лицу, осторожно потрогал свой лоб.

– Так к чему вы собирались принуждать Трошина? – спросил у начальника лагеря Горенко.

– Он должен был готовить территориалов. Познакомить со спецтехникой Патруля, основами взаимодействия в системе, плюс тактика и огневая подготовка,– ответил ровным и совершенно спокойным голосом начальник спецлагеря.

Словно и не он только что захлебывался от восторга во время демонстрации нити. Совершенно другой человек – деловитый и собранный.

– На переподготовку – неделя. Затем – экзамен и отправка по адресам. Все.

– Все,– протянул Горенко.– Вы слышали, Трошин? Все. Очень просто. Подготовили – и свободны. Ну, там, новая работа, новые друзья, новые впечатления. А работы сейчас прибавится! Такие парни, как вы и ваши подчиненные, будут стоить очень и очень дорого. Слышали, что Мексика пошла войной на Братьев? Не слышали? Ах да, извините! Это произошло всего с полчаса назад. Это я вытащил из Сети простым усилием воли. Ну, разве я не молодец? Не нужно на меня удивленно смотреть, потом увидите все сами. Мы вот закончим наши разговоры, и смотрите сколько влезет. А пока...

– Нет,– засмеялся Трошин.– Все это, конечно, замечательно. С завтрашнего дня мы начнем гонять территориалов как тузиков...

– На самом деле их нужно только ознакомить с вашей спецтехникой, не с улицы же они попали сюда. Все-таки Территориальные войска,– сказал Горенко.– Я правильно говорю, Григорий Пантелеймонов?

Пантелеймонов кашлянул, поправил воротник казенной пижамы, словно он мешал дышать и говорить, кивнул.

В голове было пусто. В груди было пусто. Слабость растекалась по всему телу вязкими холодными ручейками.

Он никогда не был о себе слишком высокого мнения, стукач, как бы он ни назывался, не может позволить себе такой роскоши, как самоуважение. Но только что его втоптали в грязь. Растерли в пыль. Превратили в ничто.

Пантелеймонову жутко захотелось что-то сделать. Немедленно. Что-то такое, что поможет почувствовать себя человеком, а не куклой на веревочке. Броситься в драку. Попытаться ударить... нет, не этого с паутиной, слишком быстро она движется, а того, кто все это начал, который сидит сейчас, как хозяин, наглый, развязный...

Сука. Твою мать, сука... Губы шевелились, но голос не подчинялся. Слишком долго Пантелеймонов приучал себя молчать. Долгие годы.

Пантелеймонов кашлянул. Он так хотел выкрикнуть оскорбление, что не расслышал, как Горенко сказал: