Читать книгу "Алиенист - Калеб Карр"

С этого момента, сказал он, нам надлежит по возможности максимально полно избавиться от предрассудков касаемо поведения человека. Мы не должны пытаться взирать на мир собственными глазами и судить его по своим меркам – мы должны взглянуть на него глазами убийцы. С позиции его опыта и контекста его жизни – вот что главное. Любой нюанс его поведения, который покажется нам загадочным, начиная с самых тривиальных и заканчивая поистине ужасающими, следует объяснять возможными событиями в детстве убийцы, потенциально способными привести к имеющимся последствиям. Сама последовательность причин и следствий, как нам вскоре предстояло постичь, называлась «психологическим детерминизмом» – она казалась нам не вполне логичной, но уж в последовательности ей отказать было нельзя.

Особое значение Крайцлер придал тому, что нам не следует относиться к нашему убийце как к монстру, поскольку это бесспорно был мужчина (или женщина), тоже некогда бывший ребенком. В первую очередь нам следует поближе узнать этого ребенка – его родителей, братьев и сестер, весь его мир. Бессмысленно вести разговоры о зле, варварстве и безумии – ни одна из этих концепций ближе нас к убийце не подведет. Но если мы сможем уловить человечьего ребенка своим воображением, мы сможем поймать и преступника.

– И если вам такой награды мало, – закончил Крайцлер, обозрев наши изумленные лица, – я готов расплачиваться едой.

Еда, как мы выяснили впоследствии, стала одной из главных причин, по которым Ласло выбрал именно этот дом: отсюда пешком можно было достичь любого из лучших ресторанов Манхэттена. 9-я улица и Юниверсити-плейс предлагали изысканные французские обеды на традиционных парижских banquettes как в кафе «Лафайет», так и в маленьком обеденном зале не менее крошечного отеля, коим управлял Луи Мартен. Если же находил стих обратиться к немецкой кухне, достаточно было пробежать по Бродвею до Юнион-сквер и свернуть в темную громадину, истинную Мекку Гурманов – «У Люхова». 10-я улица и Вторая авеню предлагали обильные блюда венгерской кухни в кафе «Бульвар», в итальянской же стряпне равных не было обеденному залу отеля «Гонфароне», что на перекрестке 8-й улицы и Макдугал. Ну и, разумеется, к нашим услугам всегда был старый добрый Дэл – чуть дальше, но путешествие того стоило. Всем этим центрам кулинарного великолепия суждено было стать нашими залами непринужденных заседаний на неисчислимых обедах и ужинах, хотя порой наша мрачная работа не слишком способствовала пищеварительному удовлетворению.

Особенно верным это оказалось в первые дни следствия, когда нам становилось все тяжелее отрицать тот факт, что хотя мы стоим на пороге прорыва, для осуществления которого необходимо потратить немало времени и сил на изучение всех психологических и криминалистических нюансов, из которых строилось успешное решение, времени-то у нас не оставалось вовсе. На улицы под нашими окнами каждый вечер выходили сотни детей, подобных Джорджио Санторелли: они промышляли своими телами и не подозревали о подстерегающей их новой и жестокой опасности. Довольно странное ощущение: ездил ли я с Крайцлером на комиссии, изучал ли записи в № 808, или же до утра читал у своей бабушки, стараясь пришпорить мозг так, чтобы он впитывал информацию быстрее, к чему, мягко говоря, он не привык, – все это время голос в моей голове нашептывал: «Давай быстрее, не то умрет ребенок!» Первые несколько дней это сводило меня с ума – изучение и повторение состояний различных тел и мест, где они были найдены, попытки отыскать какие-то шаблоны в той и другой группе – и одновременно борьба с такими текстами, вроде вот этого, из Герберта Спенсера[15]:

Возможно ли и будет ли уместным рассматривать молекулярные колебания в сознании наравне с нервным шоком, совмещая их тем самым в единое понятие? Никакие усилия не позволяют нам объединить эти два различных явления. Единица чувств не может иметь ничего общего с единицей движения, и это становится только более очевидным при их сопоставлении.

– Сара, дай мне свой «дерринджер», – сказал я, когда впервые наткнулся на этот пассаж. – Я сейчас пойду и застрелюсь.

Во имя всего святого, зачем мне нужно все это понимать, думал я в первую неделю, если мне необходимо узнать лишь где, где этот убийца? Однако со временем в этих муках забрезжил смысл. Взять хотя бы упомянутую цитату из Спенсера: в итоге до меня дошло, насколько ошибочными были попытки таких людей, как Спенсер, интерпретировать умственную деятельность как комплексное воздействие материального движения в человеческом организме. Эта ошибочность подтверждалась наблюдениями таких молодых алиенистов и психологов, как Крайцлер и Адольф Майер, видевших корни сознания главным образом в событиях детства и уже во вторую очередь – как следствие чисто физических функций. Это было действительно важно для понимания того, что от рождения к диким поступкам нашего убийцу привели не случайные физические процессы, которые нам все равно не удалось бы нанести на карту, а вполне постижимые разумом события.

Однако наше обучение не ставило целью порочить или развенчивать теории: хотя попытки Спенсера объяснить природу и эволюцию умственной активности человека были далеки от истины, бесспорной оставалась его вера в то, что большинство людей полагают свои осознанные действия уникальными реакциями (опять-таки, выработавшимися в результате серьезных событий, пережитых в детстве), только достаточно окрепшими в регулярном использовании и пересилившими прочие порывы и реакции, – иными словами, они выиграли ментальную борьбу за выживание. Действительно, в личности, которую мы искали, развился глубоко насильственный комплекс инстинктов; и нам оставалось лишь догадываться, какие кошмарные переживания упрочили ее веру в подобные методы как самую надежную реакцию на тяготы жизни.

Очень скоро стало ясно, что нам следует узнать намного больше о нашем воображаемом человеке, если мы действительно хотим, чтобы он обрел видимые очертания. Так что мы с еще большим рвением и скоростью погрузились в чтение, обмениваясь мыслями в любое время дня и ночи. С Сарой мы частенько доходили до того, что, продираясь через треск помех на телефонной линии, во весь голос делились причудливыми философскими постулатами в два часа ночи – к вящему отчаянию моей бабушки. Но от раза к разу мы все больше приближались к истинному знанию. Поразительная скорость нашего образования (самая значительная часть знаний была нами разжевана и проглочена, хоть и не вполне переварена, в первые десять дней) затмевалась практическими заданиями: нам следовало внимательно наблюдать за действиями Маркуса и Люциуса Айзексонов, вплотную занимавшихся сбором физических улик и разработкой методологии. Хотя таковых поначалу было совсем немного: нам очень не хватало доступа к местам преступлений. (Взять, к примеру, тот же Вильямсбургский мост: к тому времени, когда Маркус смог там побывать, уже не оставалось никакой надежды обнаружить четкие отпечатки пальцев, ведь само по себе это место было строительной площадкой под открытым небом, и каждый день из-за рабочих и погоды улик становилось все меньше.) Уверенность в том, что нам необходимо иметь больше фактов, дабы подробно реконструировать методы убийцы, только крепла от этого мучительного ожидания, сгущавшегося в нашей штаб-квартире. Мы с головой ушли в работу, но всем было ясно – скоро что-то случится.