Читать книгу "Новые записки следователя - Лев Романович Шейнин"

разбитых надежд и обанкротившихся планов. В чужой стране полковник.

Бушман служил швейцаром в ночном баре, собирал объявления для бульварной газетки, продавал сигареты, нищенствовал и голодал.

Но несколько раз в году Бушман вынимал потёртый мундир с полковничьими эполетами и шёл вместе с другими «представительствовать великую и неделимую Россию», говорить от её имени, решать её судьбы, намечать её министров и союзников. Тогда ещё пышно произносились речи, в которые уже никто не верил, задумывались новые грандиозные походы, которых никто не осуществлял, читались новые программы, которым никто не следовал. Одно было реально: звериная злоба, жгучая ненависть, стремление хоть как-нибудь напакостить, помешать тому, что происходило в России, где прекрасно обходились без полковника Бушмана и без всех, кто был вместе с ним.

И Бушман решил пойти на «работу».

Старый генерал принял бывшего полковника в своей квартире наедине.

– Ваше превосходительство, – сказал Бушман, – мне надоело мечтать о будущих походах и на бумаге бить большевиков. Хочу настоящей работы, сегодня, теперь, немедленно. Пошлите меня к ним шпионом, террористом, диверсантом, чертом, дьяволом!.. Всё равно для чего, всё равно для кого… Дайте мне возможность как-нибудь, чем-нибудь отомстить! Понимаете, душа требует… И потом… потом, мне ведь тут всё равно делать нечего и жить трудно: денег маловато, знаете…

Генерал по-тараканьему пошевелил поседевшими усами, одобрительно пробурчал что-то об «офицерской чести» и написал Бушману направление к агенту немецкой разведки.

– Мы вам поможем перейти границу, – заявил немецкий агент Бушману. – Постарайтесь собрать нужные нам сведения. Если провалитесь – пеняйте на себя. Помните, что мы вас тогда не знаем и не знали. Если будет возможность, подожгите какой-нибудь складик, заводик новый, вообще организуйте что-нибудь интересное… Вы меня понимаете?

Через несколько дней Бушмана проводили до пограничного столба и дали совет, куда направиться.

– Будьте осторожны, – сказал усатый офицер, – эти красные черти с зелёными околышами – советские пограничники – видят ночью, как филины.

И действительно, советские пограничники в эту же ночь схватили немецкого шпиона…

Но иногда германским агентам удаётся перебраться через нашу границу. И тогда немецкие шпионы под видом мирных людей живут в стране, нанося ей огромный вред, подрывая её оборонную мощь, действуя тонко, хитро не день, не месяц и даже не год…

Любопытным с этой точки зрения является следующее дело одного немецкого шпиона.

…Это был маленький городишко, и жизнь в нём текла тихо и мирно. В сущности, городок не был ничем примечателен, кроме ветхой покосившейся церквушки, в которой, если верить преданию, венчался Александр Невский.

Городок был расположен в стороне от больших железнодорожных узлов, на боковой ветке, недалеко от границы. Промышленных предприятий здесь не было, население преимущественно служило в районных учреждениях, а на досуге занималось огородничеством.

В городе были кинотеатр и клуб. В клубе имелся драмкружок. Руководил им местный старожил, которого все в городе знали и звали запросто по имени и отчеству Адамом Иванычем:

Адам Иваныч служил землеустроителем в райзо. Было ему за пятьдесят, и был он лыс, сухощав и добродушен. Одинокий старик не имел никого, кроме внучки Тамуси, оставшейся сиротой после смерти дочери Адама Иваныча, погибшей от туберкулёза. Девочка-пионерка переходила в пятый класс. Дед заменил ей отца и мать, и весь город восхищался заботой и нежностью, которыми он окружил ребёнка.

– Не у всяких родителей, – замечали люди, – такую ласку встретишь. А про воспитание и говорить нечего! Красота!

И в самом деле, Адам Иваныч воспитывал свою внучку чрезвычайно заботливо. Он сам обучал её немецкому языку, строго следил за её отметками и даже выкроил из скромного своего бюджета плату за уроки музыки.

Тамуся была бойкой девочкой, хорошо училась. Адам Иваныч не мог на неё нарадоваться.

И нередко соседи, проходя мимо чистенького маленького домика, принадлежавшего Адаму Иванычу, наблюдали трогательную семейную сцену: старик, добродушно улыбаясь и прихлёбывая чай, слушал старинные немецкие вальсы в исполнении Тамуси, а иногда даже подпевал ей дребезжащим, старческим голоском.

Как и многие старики, он был чудаковат и страстно, совсем по-детски, увлекался радиотехникой. Не имея средств для покупки дорогих радиоприемников, Адам Иваныч конструировал их сам, и его письменный стол всегда был завален какими-то конденсаторами, радиолампами и предохранителями. Ко всему этому он относился очень ревниво и даже внучку, из опасения, что она внесёт беспорядок или сломает что-нибудь, в комнату свою не допускал.

В городке Адам Иваныч дружил со всеми. Он был отзывчивым соседом, аккуратным служащим, незаурядным общественником. Неудивительно, что горожане хорошо относились к нему. Приехал он в этот городок давно, почти четверть века тому назад, сравнительно молодым щеголеватым землемером. Скромно жил, работал, обзавелся небольшим домиком, разбил около него весёленький палисадник.

В последние годы он начал работать в клубе, организовал драмкружок и одновременно геройски нёс обязанности режиссёра, художника, заведующего сценой и суфлёра.

Долгими зимними вечерами, когда метели заносили городок снежными сугробами и на улицах заунывно пели телеграфные провода, Адам Иваныч репетировал в клубе очередную пьесу, горячился, неистово размахивал руками и разъяснял любителям их ошибки.

А на премьерах Адам Иваныч волновался больше всех, носился по сцене, как угорелый, часто утирал вспотевшее от усталости лицо и, выходя в конце спектакля кланяться восторженной публике, смущался, как гимназист.

– Адам Иваныч, – грохотал зрительный зал, – Браво… Режиссёра… Адама Иван-ы-ча…

Обычно его вызывали по нескольку раз, и с каждым разом он выходил всё более смущённый, глаза его почему-то подозрительно блестели, и в ответ на рёв публики он улыбался своей застенчивой, доброй улыбкой…

– Чеховский тип, – сказал о нём как-то рецензент районной газеты, считавшийся в городе недюжинным знатоком литературы, – типичный чеховский интеллигент. И мягкость в нём какая-то чеховская.

А когда драмкружок, организованный Адамом Иванычем, праздновал свой десятилетний юбилей, местная общественность отметила заслуги основателя кружка. Адаму Иванычу был преподнесён трёхламповый колхозный радиоприемник, работавший на постоянном токе.

Юбилейный вечер затянулся. Было уже совсем поздно, когда Адам Иваныч вышел из клубного подъезда. На тёмной улице моросил дождь, неуверенно мигал тусклый фонарь у здания клуба и под ногами тяжело вздыхали и чавкали большие топкие лужи. Где-то в Заречье заливались собаки. Адам Иваныч постоял, вздохнул, поднял воротник своего старенького, видавшего виды пальто и, трогательно прижав к груди подаренный ему радиоприемник, направился в темень, ощупью находя себе дорогу. Когда он вернулся домой, то в комнате Тамуси горел свет, но девочка уже спала. Адам Иваныч подошёл к её кроватке, поправил сбившееся одеяло и потушил лампу. Потом прошёл в свою комнату, плотно притворил дверь, закрыл ставни и сел к столу. Минуту Адам Иваныч сидел в кресле, закрыв глаза и вытянув ноги. Потом поднялся, включил какой-то провод, пропущенный незаметно под пол через ножку стола, и стал возиться с рычажком передатчика…

Да, передатчика! В подполье этого добродушного старичка был тщательно и искусно запрятан переносный радиопередатчик, маленькая радиостанция, последняя модель «Телефункена». В этом скромном домике, в этом маленьком глухом городке окопался, жил и действовал старый немецкий шпион.

Он был переброшен в Россию ещё в 1913 голу… Позади у молодого лейтенанта германской императорской армии было детство на Одере, военное училище и первое офицерское звание. Немецкий лейтенант X. был отличным лингвистом, особенно хорошо ему давались славянские языки. Маленький, всегда суетливый, но всё знающий начальник училища фон Таубе доложил об этом по назначению. В день выпуска, совсем ещё юный лейтенант был приглашён в один из отделов германского генерального штаба.

Пожилой человек в штатском платье встретил его так, как будто они знали друг друга много лет. Смутившийся лейтенант с удивлением обнаружил, что всё, решительно всё о нём, о его близких, даже о его шалостях знает этот худощавый человек с лицом солдата и глазами каторжника. У него были действительно странные глаза, у этого сотрудника генерального штаба. Они избегали лица собеседника, они беспокойно бегали по углам кабинета, но если взгляд их, наконец, падал прямо