Читать книгу "Течения - Даша Благова"

Вера меня оттолкнула. Так сильно, что я не смогла удержаться на кровати и спрыгнула с нее. Вера встала, сделалась очень прямой и подождала, пока я тоже поднимусь.

Что ты за подруга, Настя!

В смысле?

Он же мне понравился, мне!

Вера верещала, как в плохом российском сериале. Я ответила, что не знала об этом и даже не догадывалась, что Вере надо было только сказать и тогда я бы вообще ничего не начала с Петей. Да я и сейчас… ну, не знаю, Вера, неужели он настолько тебе нравится?

Ты все знала, как ты могла не знать, зачем ты так со мной поступаешь, мы же лучшие подруги!

Я не знала, честно.

Все начало то ли рушиться, то ли снова собираться. Мир замерцал от яркого к тусклому. Момент, когда еще можно было выбрать между веселой солнечной лужайкой и мутным колпаком, между отношениями и зависимостью, еще не ускользнул. А вдруг ясность наступит, когда Вера исчезнет из моей жизни? Я испугалась и, вспахивая этот страх, сказала:

Вера, прости, но Петя мне очень нравится и мы будем вместе.

Нет, ты должна его бросить, и вообще, у тебя уже есть парень, почему все только тебе!

Не брошу. А с Сережей я рассталась еще в январе.

Брось Петю.

Нет.

Или я, или Петя.

Значит, Петя.

В голове что-то взорвалось. На меня начал падать мой мутный купол. Родинка болела так, что резало в глазах.

Я тебя ненавижу, — Вера выплюнула это.

Да что я тебе сделала?

Ты вообще ведешь себя не пойми как, про тебя ходит много слухов, и я раньше не верила, а теперь…

Веришь слухам?

И Максим намекал, но я не понимала его, не поверила…

У тебя что, Вера, монополия на всех парней?

В смысле? Спишь со всеми ты, а монополия у меня? Это как?

Да, я потрахалась с твоим поэтом, потрахалась и забыла, кстати, это было очень средне. И что теперь? Это было давно!

Вера схватила себя за хлебные пряди и потянула в стороны так, будто хотела разорвать голову на две части. Она смотрела мне прямо в глаза и не моргала, а из ее глаз вытекали слезы. Вера выглядела безумно, и дальше она тихо и зловеще, как заклинание, проговорила то, что навсегда вписалось мне в память.

Я тебя не просто ненавижу, а презираю, — сказала Вера. — Мне противно, что мое тело касалось твоего. Ты хуже всех, мы больше с тобой не подруги, а все потому, что ты шлюха. Надеюсь, я не заразилась от тебя какой-нибудь грязью типа сифилиса.

Вера отпустила волосы, вытащила из подкроватного пакета самый большой пакет и начала бросать в него свои вещи. Пока она сгребала баночки, кремы, скрабы, духи, я стояла и не двигалась. Вера что-то бормотала, ее трясло, она всхлипывала и выкрикивала отдельные слова, но я не слышала или не понимала. Меня еще никогда не затягивало такой плотной пеленой. Я почему-то уставилась на свой дешевый крем для лица и тела в синей банке, которая единственная осталась на полке. Вера повесила на руку мягкий плед, взяла ноутбук, книги и тетрадки, вставилась в тапочки и ушла. Моя комната, стеллаж и кровать сразу же стали пустыми, нищими.

Я вышла в коридор, и он снова показался мне бесконечным пыльным гробом. Впервые я отчетливо услышала голос общежития. Оно урчало и завывало, как больное опасное животное. В очередной раз моя новая жизнь осыпалась. И я снова оказалась здесь, в этом коридоре.

Каждый раз я карабкалась наверх, обдирая пальцы до костей, но, едва устроившись на теплом выступе, срывалась вниз. Меня проглатывал общежитский организм, и я снова оказалась в одном из его тридцати четырех горл, которые сосут жизнь из самых слабых своих обитателей вроде меня.

Нет никакого смысла пробовать.

К концу коридора от меня осталась лишь одна орущая, хохочущая, издевательская родинка. Мы с ней добрались до света, который останавливался перед грязным окошком в балконной двери.

Я открыла дверь и вышла в весну, непыльную и неожиданно жаркую, а если не оборачиваться к коридору, почти не общажную. Чем ближе я подходила к балконной оградке, тем более обычной и менее общажной становилась весна. Я навалилась на перила и стала дышать теплом, деревьями, дорожными испарениями, задышала совсем глубоко и наконец зарыдала.

Я легла на бетон животом и увидела, как мокнет балконный пол под моей щекой. Я почувствовала себя очень маленькой, ребеночьей, одинокой. Я набрала маму, но мама не ответила, потому что, скорее всего, была в огороде. Набрала еще раз и еще.

Я вспомнила, что в нашем дворе уже зреет черешня, вишня, тутовник. Если от тутовника пальцы становятся черными, их можно отмыть вишней. Если тутовник упал на белую школьную рубашку, тут не поможет ничего.

Я не могла вернуться в свою обнищавшую комнату, я не могла пойти к Пете, потому что боялась испачкать его собой, потому что Вера мне все сказала, какой я на самом деле была.

Я ходила по гробам-коридорам, каталась на лифте, заходила в закутки, поднялась на шестнадцатый этаж, темный и нежилой, и бегала по нему туда и обратно, туда и обратно, пока совсем не устала и снова не легла на балконный бетон.

Я рыдала, рыдала, рыдала и больше всего хотела вернуться в тот день, когда ко мне в комнату после предновогодней ссоры зашла Вера, когда мы пожирали огурцы, помидоры, лечо, варенье, говорили о будущем, о том, что мы будем делать летом, планировали, куда поедем и как обустроим наш быт.

Петя звонил и звонил, так что я его заблокировала.

Когда на улице стало совсем темно, я зашла в лифт и вышла на своем этаже. Там я встретила Сашу. Ой, что же у тебя такое случилось, спросила она. Насть, я иду к армейцам, они притащили сегодня алкоголь из бара, где работают.

Армейцами называли парней, которые отучились в колледжах, потом служили в армии и поступили по льготе. Это были взрослые, сильные мужчины, иногда их зачисляли на первый курс и в двадцать пять лет. Армейцы почти не появлялись на факультете и приходили за зачетами и оценками, которые часто им ставили просто так. Они жили как хотели и даже курили у себя в комнатах.

Пойдем-пойдем,