Читать книгу "Дикая девочка. Записки Неда Джайлса, 1932 - Джим Фергюс"

знакомые ей по старым сказкам. Она понимает, что старик этот – ди-йин, у него есть власть спасти ее от мексиканцев. И что он везет ее домой. Она выпивает немного бульона, но чувствует себя такой усталой, что снова хочет уснуть. Она заползает в вигвамчик, который они для нее построили, и ложится на постель, которую они сделали из сухой хвои и покрыли одеялами. Она спит, и ей снится жизнь Людей – с начала и до конца. «Даалкида агуудзаа. Это было много лет назад. Теперь с юга пришли испанцы, тысячи испанцев в сверкающих доспехах. Они унизили и поработили Людей, заставляли их копать ямы глубоко под землей, или отправляли в город Мехико прислуживать в своих домах. И она копает и прислуживает вместе со всеми и воет от тоски в темноте.

Те, кому удалось выжить, сплотились в народ разбойников и воинов. Они нападали на миссии и форты, безжалостно вырезали солдат и Черные рясы, угоняли их скот, захватывали женщин и детей, и в конце концов им удалось изгнать испанцев со своей земли. И тогда Люди впервые стали управлять этой землей, которую они называли Страной Апачей. И она среди них и как мужчина, и как женщина, и как старик, и как ребенок, и как охотник, и как плодовитая мать, и как истребитель врагов. Женщина-в-белой-раскраске, матерь апачей.

И новь она среди них. Теперь испанцы превратились в мексиканцев, но ненависть к ним апачей не стала меньше. Как мужчина, и как женщина, и как ребенок, и как старик она скачет в набег на города Чиуауа и Соноры, угоняет скот и убивает горожан, захватывает женщин и детей. А когда охотники за скальпами идут получать свою награду – сто песо за скальп воина, пятьдесят за скальп женщины и двадцать пять за скальп ребенка, тогда многие из Людей, и она вместе с ними, отбывают в Земли Радости без волос.

Кое-кто из охотников за скальпами принадлежит к странной новой расе с бледной кожей и белыми глазами. И вскоре со всех сторон света их понаехало множество – следопыты и шахтеры, солдаты и ранчеро – и войны стало больше, и резни тоже. Она скачет в набеги с разными вождями – с Чучиллой Негро, с Хуаном Хосе, с Мангасом Калорадасом, с Кочизе, оставляя за собой длинный след крови и смертей, погонь и убийств. Люди убивают, и их убивают тоже, загоняя все дальше вглубь в Чирикауа, Моголлон в Драгон, в Хуэхос, в Сьерра-Мадре, где они живут по обе стороны границы и все так же ненавидят, грабят и убивают мексиканцев, но теперь еще они ненавидят и белоглазых, и крадут у них детей, чтобы сделать из них апачей. Она скачет с Нана, Чато, Локо, Джеронимо, Викторио и их отрядами, скачет как мужчина и женщина, как воин и мать, убегает в ночи от преследователей, а к спине ее привязана детская люлька.

Но теперь уже так много Людей измучены бесконечными войнами, бесконечным бегством, и они в конце концов смиряются перед белоглазыми, и их селят в резервациях. А иных поездами отправляют на железные заводы во Флориду, ненавистное место, где воздух горячий и густой, словно намокшая шерсть, и там многие из них сходят с ума или умирают от болезней, от разрыва сердца, умирают в тесных каменных каморках. И она умирает с ними, воя от тоски в темноте».

И ничего они не могут больше ей сделать, и точно так же она ничего не может сделать своим врагам, нет больше пыток и убийства, каких она еще не испытала за все те века, которые она проспала. Она, завернувшись в теплое одеяло, лежит на мягкой хвое у подножья Синих Гор и спит, а снится ей жизнь людей от начала и до конца. Женщина-в-белой-раскраске, матерь всех апачей.

Записки Неда Джайлса

Блокнот IV

Вглубь Сьерра-Мадре

16 мая 1932 года

В лагере в предгорьях Сьерра-Мадре

Несмотря на все страшные предчувствия, которые я отметил в последней записи, прошедшие дни не принесли ничего, кроме идиллии – это был самый легкий, самый ленивый, самый беззаботный период из тех, что нам до сих пор удалось пережить. Немного ниже нашего лагеря в долину сбегала речушка. Ее чистейшая, бегущая по камням вода из-за порогов образовала несколько небольших озер, полных нагулявшей жир форели. Толли одолжил мне один из своих великолепных бамбуковых спиннингов, и каждый день рано поутру или, наоборот, вечером, перед самым закатом мы отправлялись порыбачить часок-другой. Нам ничего не стоит наловить пару дюжин форелей. Я заворачиваю рыбин в листья лопуха, а потом мы их жарим к ланчу в свином жире или же готовим к обеду – тут уж дежурный по кухне проявляет свою изобретательность. Странно, но апачи не едят рыбы, они считают ее нечистой. Хотя наши проводники держат рот на замке и не спешат раскрывать особенности своей культуры и верований нам, «белоглазым», деликатные расспросы нашего штатного антрополога все-таки выманили у старого индейца признание, что они верят, будто в рыбу вселяются души сварливых женщин.

В первую нашу ночевку мы слышали, как из вигвамчика девочки доносился жалобный плач, в котором звучала такая чистая, такая неподдельная скорбь, что спина моя на парусиновой койке в палатке покрывалась гусиной кожей. Утром она появилась из вигвама с волосами, обрезанными по плечи. Мы спросили у Джозефа, и он сказал только, что она для этой цели одолжила у него нож, потому что таков обычай – апачские женщины и дети обрезают волосы, когда умирает кто-то из близких родственников.

– Кто же умер? – спросила Маргарет.

– Мы не задаем таких вопросов, – ответил Джозеф. – Не дело толковать о мертвых.

– Раз она теперь вернулась к жизни, нам нужно ожидать, что она сбежит? – поинтересовался Толли.

– Она не сбежит, – заверил Джозеф. – Ей некуда бежать. И она слышит, как поблизости лают собаки Билли Флауэрса.

За несколько дней, что мы здесь провели, с девочкой произошла поразительная перемена. Поначалу она проводила большую часть времени у себя в вигваме или сидела на корточках у костра и молча на нас смотрела. Теперь с каждым днем она все больше возвращается к жизни, словно сама окружающая природа – горы, свежий воздух, солнечный свет – питает ее не меньше, чем вода и еда. Она хорошенькая даже с этими грубо обкорнанными волосами. Изящная, гибкая, тонкокостная, руки и ноги красивой формы. И еще она удивительно двигается, это трудно описать в обычных словах, но ее грация