Читать книгу "Вместе и врозь - Анатолий Маркович Маркуша"

сливается с краем бледно-голубого выгоревшего неба.

Цейлонский берег — оживленный морской проспект. Много встречных и попутных судов. Все попутные нас обгоняют. Впрочем, это и не удивительно: наша старушка построена в Сиетле в 1918 году. Учитывая это обстоятельство, мне, по возрасту младшему, полагается к ней обращаться на "вы", что я и стараюсь делать…

На палубе репетирует самодеятельность.

Выпущен очередной номер судового "Крокодила". Рисунки — ничего не скажешь — хороши, а что касается текстов — впечатление такое, будто у крокодила повыдергивали все зубы…

Кажется, у Эммануила Казакевича, если не ошибаюсь, в "Доме на площади" высказана такая мысль: дай много денег бескорыстному — и он поедет путешествовать, дай корыстолюбцу — он станет приумножать капитал.

Мне трудно говорить всерьез о глубине подобных идей, очень уж все это лежит на поверхности, но одно неоспоримо: Босфора, Адена, мимолетного видения Цейлона, ночей в Индийском океане я уже не могу промотать, проиграть в карты, кому-нибудь подарить. Больше того — ничего этого у меня нельзя отобрать, не отбив предварительно память. Это — мое!

А черта тебе в мимолетном видении Цейлона? Ну и что с того, что его горы Педроталлагала в 2524 метра высотой и Киригалаллипола в 2380 метров поглядели тебе вслед?

Ничего, конечно, если мерить жизнь единственно комфортной меркой. Но если есть в тебе хоть что-то живое и беспокойное, то и Педроталлагала и Киригалаллипола имеют особую цену, хотя бы ту, что позволяет понять смысл превосходных строчек Расула Гамзатова:

Даже те, кому осталось, может,

Пять минут глядеть на белый свет,

Суетятся, лезут вон из кожи,

Словно жить им еще сотни лет.

А вдали в молчанье стовековом

Горы, глядя на шумливый люд,

Замерли, печальны и суровы,

Словно жить всего им пять минут.

— Слова! — сказал бы Фурман, услышь он такие рассуждения.

Что ж, пусть так думает и так считает, это беда его, а не моя! — что он за словами ищет один только голый смысл, не признавая ни чувств, ни эмоций. Позволю сделать такое заключение: мне жалко вас, товарищ Фурман, кандидат тех или иных наук, жалко потому, что доктором в недалеком будущем вы, вероятно, станете, а Человеком — едва ли. И больше я не стану с вами спорить. Желаете знать почему? Пожалуйста: с вами спорить нельзя. Когда я говорю вам: дважды два — четыре, вы беспардонно возражаете мне, но трижды три — девять. Так что оставайтесь со своей правдой, пользуйтесь ею, желаю вам удачи! Ведь ваш бог, которому вы поклоняетесь с младых ногтей, учит: добейся удачи любой ценой и подними свой пиратский флаг над ошалевшим от "научных" фейерверков миром…

Интересно, кто формировал судовую библиотеку? Книг тут довольно много — тысяч пять томов, может, и больше. Хранятся они в плотно закрывающихся шкафах ну а дальше… дальше начинается сказка венского леса! Третий том из собрания сочинений Белинского странно соседствует со вторым и пятым томами Ирасека, рядом — "Инструкция по выкармливанию домашней птицы", "Боевой устав пехоты", "Избранное" Беранже, "Домашние олени", "Вулканы Камчатки", "Кавалер Золотой Звезды", "Лирика" Симонова и так далее, и в таком разрезе. Однако всю верхнюю полку занимает полное собрание Чехова — том к тому…

Отец любил повторять:

— Чехов говорил: "Надо себя дрессировать".

Вспоминаю эти слова в виду цейлонского берега. Странно — Чехов проходил этими широтами, ступал на землю Цейлона. Правда, ничего не написал об этом, только в письмах упоминал о своем хождении по морям и океанам. Может, не успел? А скорее из щепетильности — не мог себе позволить писать о виденном мимолетно.

Да, надо, обязательно надо себя дрессировать.

Подумать только — двадцать лет критики сочиняли глумливые рецензии почти на все написанное Чеховым, мало того — объявили бардом слюнтяев и рохлей, певцом тоски и печали! Его, который всю жизнь работал, смеялся, увлекался и больше всего на свете не переносил болтунов и резонеров…

Буду каждый день читать Чехова. Обязательно. И начну с переписки. Кстати, это лучший способ узнать писателя — познакомиться с его письмами, заметками, поглядеть комментарии и приложения, а потом, пропустив вступительно-разъяснительные статьи, начинать читать самого — вещь за вещью.

Мой рабочий журнал заметно потолстел. Каждый день я вкладываю в синюю канцелярскую папку листочек с записью температуры, влажности, давления, состояния моря и прочими подробностями, окружающими мои блоки. Кроме того, я делаю утреннюю и вечернюю запись проверки режимов работы. Открываю блок номер один, номер два и так далее и аккуратно фиксирую показания измерительных головок. Работа писарская, дурачковая работа. И толк от нее будет только потом, когда после плавания можно будет подробно выяснить, как вели себя блоки, когда появились отказы и в каких именно условиях. Все-таки нормы даны довольно жесткие — аппаратура должна выдерживать влажность свыше 80 процентов при температуре порядка 30 градусов и работать в дождь, когда выпадет до 5 миллиметров влаги в минуту, и солнечную радиацию — тысячу ватт на каждый метр терпеть…

День за днем пишу в журнал. И вот что меня злит: открываю очередной блок, фиксирую отклонение, понимаю: всего-то дел — потенциометр чуть-чуть подвернуть, и будет норма! — а про отвертку и не вспоминай. Мое дело только регистрировать отклонение и никак не влиять на аппаратуру. Это категорически запрещено. И правильно, конечно, запрещено. Для того ведь и ведутся испытания, чтобы выявить уровень надежности, определить число отказов, знать, в каких условиях они произошли… Все ясно. И все-таки, когда понимаешь, что сопротивление резко подскочило скорее всего из-за того, что ослабла пайка контакта, что в пять минут можно бы установить, какого именно контакта, и, дотронувшись паяльником, привести в норму показания контрольных приборов, руки так и чешутся…

Кто-то из великих сказал: гениальность — это терпение, терпение, стремящееся к бесконечности. Если это так, с прискорбием констатирую: гениальность во мне не ночевала…

Но я дрессирую себя и делаю все, как полагается.

Высказывать соображения относительно того, удались или не удались схемы, преждевременно, но что очевидно — корпуса исполнены совершенно бездарно. Краска вся слезла, петли проржавели, когда открываю дверки, чтобы заглянуть вовнутрь, они скрипят, как немазаные телеги; и уплотнения сделаны плохо…

Капитан уверяет, что блоки, выставленные на палубах, портят внешний вид парохода. Возразить нечего: что правда, то правда. Капитан даже предлагал произвести косметическую покраску…

Не знаю, как с точки зрения прочности, но, вероятно, полистироловая упаковка была бы для блоков куда лучше, чем нынешняя металлическая.