Читать книгу "Другая Россия. Исследования по истории русской эмиграции - Олег Будницкий"

«Как бы ни хотели Соединенные Штаты видеть прогрессивную, антибольшевистскую Россию, они не хотели брать на себя всю ношу, — пишет Л. Киллен. — Лонг мог сказать Бахметеву в декабре 1919 года, что „Соединенные Штаты не должны нести ответственность за судьбу России“. Тогда же Лансинг заметил, что союзники и Америка пришли к решению, что они не имеют более обязательств поддерживать любую из русских фракций»[200].

Симптоматично, что как раз в начале декабря 1919 года Маклаков писал начальнику деникинского штаба генералу И. П. Романовскому, пользовавшемуся репутацией либерала, об отношении к русским делам во Франции:

…ответственные политические люди превосходно понимают, что большевизм есть общая опасность, что Деникин борется не только за Россию, но и за весь цивилизованный мир, что все разумные люди должны бы помогать нам не торгуясь, но… дураков всегда больше, чем умных, и у большевизма есть сторонники всюду. Очень многие предпочитают выгоду сегодняшнего дня большому выигрышу в будущем. Нельзя требовать от союзников большего напряжения сил против большевизма. Демократия этого все же не позволит. И хотя в парламенте консервативное большинство, оно все же демократии испугается[201].

В тех условиях, в которых оказался Бахметев, он, по-видимому, сделал все, что мог. Приведу фрагмент письма Бахметеву П. Н. Врангеля, в котором послу воздавалось по заслугам: «От имени Русской армии и нашего национального дела прошу Вас принять глубокую благодарность за оказанную Вами бесценную помощь армии, — писал генерал 31 августа 1921 года. — Благодаря Вам, Русская армия, последний оплот антибольшевистских сил, спасена и перевозится в дружественные нам славянские страны»[202]. Далее следовали традиционные денежные просьбы. Похоже, Бахметева считали противником Белого движения не столько потому, что он не снабжал его средствами, сколько потому, что руководители белых ждали и хотели получать от него все больше и больше.

После поражения Деникина Бахметев утратил веру в возможность низвержения большевизма путем «военных движений». Он больше не настаивал на признании какого-либо из антибольшевистских правительств. Его главной дипломатической задачей стало предотвращение признания большевистского правительства США; кроме того, посол стремился «организовать» публичное провозглашение принципов американской политики в отношении России. Разумеется, речь шла о политике непризнания большевиков. Это было особенно важно в связи с очевидным намерением британского премьера Д. Ллойд Джорджа нормализовать отношения с Советами.

Тем временем в Госдепартаменте произошли кадровые изменения, заставившие Бахметева поначалу поволноваться. Однако смена Лансинга и Полка на Бейнбриджа Колби и Нормана Дэвиса не привела к перемене политики в отношении России, более того, «русская политика» стала, с точки зрения Бахметева, «еще лучше». Бахметев «ходатайствовал» перед Госдепартаментом о провозглашении принципов американской политики в «русском вопросе». Он не добивался встречи непосредственно с Колби, поскольку считал неудобным для посла просить государственного секретаря написать нечто от имени американского правительства. Бахметев по большей части обрабатывал своего друга (насколько слово «дружба» уместно для характеристики взаимоотношений дипломатов различных стран), помощника госсекретаря Лонга. Бахметев обращался к Лонгу столь часто и настойчиво, что тот при появлении посла в его офисе неизменно восклицал: «Привет, мистер Декларация!»

В конце концов настойчивость Бахметева принесла плоды. Нота была подготовлена. Писал ее Джон Спарго, известный публицист, в прошлом социалист, пересмотревший свои взгляды и ставший примерным христианином. Спарго интересовался русскими проблемами и опубликовал по ним несколько брошюр и статей. Он был другом Бахметева и вообще посольства. Когда Бахметев употреблял слово «друг» в отношении Спарго, это была не просто формула вежливости. В архиве Бахметева хранятся три коробки их личной переписки. Позднее, в 1924 или 1925 году, Бахметев был крестным отцом сына Спарго, Джека. Мальчику исполнилось в то время уже 11 или 12 лет, но он не был в свое время крещен, поскольку его отец и мать являлись тогда воинствующими атеистами. Вряд ли можно сомневаться, что Бахметев приложил руку к подготовке ноты. Если сравнить ее текст с идеями, высказывавшимися послом в личной переписке, совпадения не могут не броситься в глаза.

Поводом для ноты послужил формальный вопрос итальянского посла от 20 июля 1920 года об отношении Америки к России. В ответ посол неожиданно получил целую «диссертацию». Бахметев особо выделял в ноте два момента. Во-первых, четкое разделение людей, народа, с одной стороны, и советского правительства — с другой. Первым выражалось сочувствие и обещалась поддержка; декларировался отказ от установления дипломатических отношений со вторым. Во-вторых, рассматривались польский и другие вопросы. Подчеркивалось, что Польша, воспользовавшись ситуацией для нападения на Россию, вызвала дезориентацию и ложный патриотизм среди русского народа[203]. Бахметев считал ноту одним из своих важнейших дипломатических успехов.

Еще одна вспышка дипломатической активности Бахметева приходится на вторую половину 1921 — начало 1922 года, период подготовки и проведения Вашингтонской конференции[204], посвященной ограничению морских вооружений и урегулированию отношений на Дальнем Востоке. Бахметев, посетивший Париж в середине сентября 1921 года, высказал предположение, что союзники, в особенности американцы, должны быть заинтересованы в том, чтобы выслушать мнение по обсуждаемым вопросам объединенной русской делегации. Поскольку на конференции собирались обсуждать проблемы Дальнего Востока, любая дискуссия должна была в той или иной степени касаться проблем Сибири и сохраняющегося там японского присутствия. Бахметев полагал, что союзники должны будут принять во внимание позицию России. Правда, возникал вопрос, о какой России идет речь.

Дискуссии вокруг российского представительства на Вашингтонской конференции напоминают эффект дежавю. Вновь встал вопрос о том, кто будет говорить от имени России. Это было тем более важным, что Бахметев рассматривал Вашингтонскую конференцию как еще одну возможность обсудить будущее России. Он хотел бы, чтобы различные группировки эмигрантов выступили наконец единым фронтом и выработали согласованную программу. Речь шла не только о единой позиции по дальневосточным проблемам. Бахметев рассчитывал, что будет выработана наконец общепринятая программа преобразования России на национально-демократических началах, вокруг которой объединятся антибольшевистские силы, программа, приемлемая и привлекательная также и для западных демократий.