Читать книгу "Провинциальная история - Карина Демина"

К примеру, не пудрить лицо.

Не укладывать волосы «волною».

Носить платья в старом стиле. И высказывать собственные мысли людям прямо, не отвлекаясь на изящную словесность. Как правило, ее формулировки были точны и весьма болезненны.

В общем, Марьяну Францевну любили ничуть не больше ее закадычной подруги.

— Голова болит, — призналась Эльжбета Витольдовна, кутаясь в легчайшую шаль. — Зябко.

— Опять?

Вот Марьяна Францевна, напротив, маялась жарой. И шелковая рубаха её, и летник из легчайшего атласу успели пропитаться потом.

Все это ложь, что ведьмы не потеют.

— Устала я, — Эльжбета Витольдовна без сил упала в кресло, которое стояло подле открытого окна. За окном кипело лето, наполняла честный Китеж-град солнцем и теми характерными летними ароматами, отнюдь не самыми приятными. И пусть минули те времена, когда на улицы выливались нечистоты, но…

Распаренный навоз.

Камень.

Рыба, запах которой доносился с рынка, и вроде не близок тот был, а вот поди ж ты. В этой смеси запахов как-то терялись ароматы роз, высаженных перед ведьминым особняком. И пусть разрослись они густо, заслоняя дом и хозяйку его от прочего города, но… густоты, похоже, недоставало.

Марьяна Францевна поднялась, подошла к стене и, сдвинувши портрет Государя, погладила неприметную дверцу. Скрывались за нею бумаги важные, деньги и, что самое главное, бутылочка вишневой наливки.

— Утро еще, — заметила Эльжбета Витольдовна с некоторым сомнением. И поглядела на Государя, который в свою очередь взирал на ведьм с отеческою снисходительностью. Виделось ей в премудрых очах его понимание: мол, у всех случаются дурные дни.

Чего уж тут.

— Можем обеда подождать, — Марьяна Францевна наполнила высокие хрустальные рюмки до верху. И бутылку в тайник убирать не стала. Чуялось, день и вправду не задался, а стало быть, пригодится еще.

— Не стоит, — отмахнулась Эльжбета Витольдовна, шаль поправляя.

Сама-то она, в отличие от подруги, была высока и сухопара, что в годы молодые служило причиною многих печалей, ибо тогда-то аккурат ценилась в женщинах приятная глазу пышность. Ныне же, повзрослевши, помудревши и осознавши, что внешность в ведьме не главное, Эльжбета Витольдовна даже полюбила подчеркивать свою нехорошесть нарядами, которые были равно строги и скучны.

Ни тебе кружавчиков.

Ни рюшечек.

Ни даже бусинок хрустальных. Зато глянешь на такую и сразу понятно становится: вот она, Верховная ведьма.

— Будем? — Марьяна Францевна подняла рюмочку и понюхала. Настойка хороша. Не только вишня, но и малинки капля, княженики, да и мятного листу добавили, оттеняя фруктовую сладость прохладой.

— Будем, — согласилась Эльжбета Францевна и вновь на окно поглядела с тоскою. — Уеду.

Она сказала это с обреченностью, понимая, что никуда-то не уедет из этого вот города, который слишком уж разросся, сделался шумен, суетлив. И не привык-то он отпускать свое.

Как и Государь, который нахмурился, будто подозревая недоброе. Хотя… где уж от ведьм доброго ожидать?

Зато Беловодью от них польза немалая.

— Что на этот раз? — закусила Марьяна Францевна конфеткою, которые носила с собой в жестяной бонбоньерке.

— Да все то же… всем подавай ведьм, чтобы и в силе, и молодые, и воспитанные, и сразу в мужа влюбленные.

— Идиоты.

— Не без того, — настоечка разлилась по крови, согревая.

Вот всегда-то она, Эльжбета, уроженка Северо-Западного края, где меж болот до сих пор стояла деревенька Загулье, мерзла. И было ли причиной этакой мерзлявости ее худоба, либо же сказывались пережитые в детстве тяготы, она и сама не знала.

Но вот…

Мерзла.

Даже летом. Даже в жару. Даже в пуховой шали, которая стоила больше, чем родное Загулье скопом, включая дома, поля, худых коров и жителей.

— Гурцеев жаловаться приходил, — она поморщилась и помяла пальцами виски, без особой надежды унять боль. Все ж таки в даре ведьмовском имелся один существенный недостаток: если кого иного Эльжбета могла исцелить, даже не словом, но одним лишь желанием, то с собою сладить не выходило.

И Марьяна не поможет.

— А ему-то что не так? — весьма искренне удивилась Марьяна. — Когда он там женился? Полгода прошло?

— Еще нет.

А ведь девочку хорошую подобрали, тихую, покорную, уверенную, что счастье ее состоит единственно в браке… и жених, что говорить, неплох.

Молод.

Собою хорош.

И силы немалой. Ко всему царице-матушке троюродным племянником приходится. Да и сам отнюдь не пустое место.

Боль подступила ближе.

— Так что не так? — Марьяна Францевна нахмурилась и наполнила рюмочки, поставила на стол, аккурат на папочку с бумагами, которые надлежало разобрать, прочесть, подписать… в общем, рюмки на ней тоже неплохо смотрелись. И бонбоньерка с трюфелями, пусть слегка подтаявшими.

— Все так… жену он любит. Она любит его, но… детей пока не собирается заводить, а ей скучно. Вот от скуки повадилась картины писать.

— И?

— Он наставника нанял. А тот вбил этой дурехе в голову, что у нее талант. И теперь она желает выставку.

— И?

Пока проблемы Марьяна Францевна не видела. Пусть бы и сделал, что ему, жалко для девочки? Чай, особняк у Гурцеевых большой, выделил бы залу одну, устроил бы салон или вечер званый. И жене в радость, и ему не сложно.

— Она-то не просто выставку, но в Государевой академии Изящных искусств. И учиться там же.

Марьяна Францевна приподняла бровь.

— И что? Не сможет устроть?

— Он-то сможет, чего ж не смочь. Девочка и вправду одаренная, только… сама посуди. Во-первых, теперь она княжна. Во-вторых, молодая и красивая… и среди нищих студиозусов учиться? Сама знаешь, что там за нравы… оно, конечно, Аглая — девочка умная, но вот… слухи пойдут.

Эльжбета Витольдовна настоечку пригубила.

И пальцы облизала.

Конфеты были хороши.

— Пусть так наставников наймет…

— Он вообще против, чтобы она рисовала.

— Почему?

— Уверен, что всенепременно нарисует что-то этакое, что родовую честь уронит. И что княжне рисовать можно только акварельки для семейных альбомов.

— Идиот.

— Все они…

— А от тебя чего хотел?

— Чтобы повлияла. Поговорила. Убедила.

— А ты?

— А я… я не знаю. Устала я убеждать… одному не нравится, что жена его рисованием увлеклась, другому — что садом занимается, третьему характер кажется слишком уж неподатливым, четвертый уверен, что она вовсе должна сидеть и ничего не делать без его высочайшего дозволения.