Читать книгу "Миражи советского. Очерки современного кино - Антон Долин"

Сам фильм тоже сделан прямолинейно и безоценочно: два часа с гаком мы смотрим на фантастические, во всех смыслах слова, архивные кадры прощания СССР с любимым вождем Иосифом Сталиным. В начале картины гроб вносят в Колонный зал Дома Союзов, в конце, после упокоения тела в мавзолее, торжественный салют гремит по всей стране. Никаких нарушений хронологии, никаких комментариев, кроме — кстати, абсолютно корректных и безоценочных — дат и цифр с количеством жертв режима перед финальными титрами. Убежденный сталинист тоже может посмотреть «Государственные похороны», и не исключено, что пустит слезу.

Слез здесь льется предостаточно. Скорбящие (особенно те, кому удается подойти к гробу лично) не сдерживают эмоций, а Лозница с легкой, едва заметной издевкой подчеркивает это закадровой Lacrimosa — в переводе «Слезный» — из моцартовского Реквиема. К этому добавлены чувствительные Шуман и Чайковский, ритуально-похоронные Мендельсон и Шопен. Музыка — один из немногих открытых художественных приемов, используемых в монтажных фильмах концептуалиста Лозницы. Второй — звуковая дорожка, созданная здесь с фирменной филигранной четкостью Владимиром Головницким, третий — сама компоновка сцен и кадров. При этом изобразительный ряд на сто процентов состоит из архива. Так же у Лозницы было в «Блокаде», «Событии», «Процессе».

Люди, замерев, слушают сообщение о смерти Сталина из громкоговорителей. Читают передовицы газет на всех языках многонациональной страны с одним и тем же парадным портретом. Колонны с венками бесконечно тянутся по проспектам, улицам и площадям к центру мира, где стоит заветный гроб. Они входят в Колонный зал. Приближенные к трону первые лица государства несут почетный караул. Панорама всей империи: скорбят в Таджикистане и на Чукотке, на Донбассе и в Латвии, в море и на суше, в снегах и полях. И так далее, и тому подобное.

Эти похороны — выдающаяся постановка, грандиозный спектакль. Как принято говорить сегодня, иммерсивный. Зрители — его полноправные участники, без которых действа бы не состоялось. Зрители в зале, где показывают фильм Лозницы, — тоже. Сталин превратился в артефакт, он вот-вот станет мумией, навек развоплотится из физического объекта в символ. А вот смотрят на него живые люди, о которых мы ничего не знаем, но в реальности которых сомневаться не приходится. Хотя мотивы остаются завораживающе-туманными: а что, если они на самом деле не скорбят, если внутренне ликуют? Если прощаются не с любимым тираном, а с бесследно уходящей эпохой тирании? В конце концов, и мы загипнотизированы этим неторопливым действом, этим сакральным ритуалом. Мы рассматриваем смотрящих, идущих, наконец, стоящих в очереди… Вот он, воспетый Сорокиным обряд выстраиваться гуськом и терпеть, терпеть, терпеть, пока не получим доступ к чему-то желанному: шмоткам, колбасе, поясу Богородицы, пище земной или духовной, зрелищу тела почившего вождя.

Один из главных эффектов «Государственных похорон» — цвет: оказывается, снимали много цветной хроники. Особенно впечатляет алый кумач драпировок и знамен, повязок на рукаве, бесчисленных гвоздик. А поскольку цветные съемки перемежаются с точно такими же черно-белыми, возникает неуютное чувство. Будто люди из 1953 года настолько поглощены своей черно-белой картиной мира, что вовсе не видят заметный нам красный. Как в фильме ужасов, кровь проступает на изображении яркими несмываемыми пятнами, напоминая о невысказанной подоплеке событий. Ведь даже о тысячах затоптанных насмерть на похоронах Сталина в фильме не сказано — в официальную хронику это не попало. Но запах крови чувствуется в воздухе, и ее цвет задает тон зрелищу.

Ощущается и другой запах — гниющих цветов, в которых тонет труп генералиссимуса. Их несут и несут к гробу граждане Советского Союза. В какой-то момент из кадра вовсе исчезают люди, сюрреалистический пейзаж у Красной площади состоит из сплошных траурных венков. Невольно вспоминается голландская живопись (одна из стран-производителей «Государственных похорон» — Голландия), где цветочные натюрморты напоминали о бренности бытия, о неизбежности увядания и смерти. Впрочем, советские цветы не такие: закадровый радио-голос торжественно вещает о «венке из нержавеющей стали, бронзы и латуни».

Сталин тоже не заржавеет, как тот самый венок. Дикторы и выступающие на траурном митинге твердят заклинания о бессмертии безвременно почившего. «Сталин умер, да здравствует Сталин» — абсурдистская формула. Когда она касалась королей, подданные славили наследника престола — нового короля, но достаточно одного взгляда на Маленкова, читающего речь с Мавзолея, чтобы понять: любой, кто сменит Сталина, лишь временщик, а генералиссимус и правда бессмертен, как в страшной сказке. Его смерть спрятана в каком-то волшебном яйце, до которого никому не добраться.

«Государственные похороны» — не реплика в сторону фильма Евгения Евтушенко «Похороны Сталина» или «Хрусталёв, машину!» Алексея Германа, а скорее, ответ недавней британской комедии «Смерть Сталина». Как известно, она была запрещена для проката в России, причем ни одна внятная причина для запрета так и не была названа властями. Очевидно, что смех над мертвым Сталиным — лучшее подтверждение факта его смерти; так же бесспорно, что боязнь и нежелание услышать этот смех равняется отказу принять факт смерти. Сталин вечно жив, как было сказано еще в 1953-м.

Один из тонких авторских ходов в «Похоронах государства» — включение в саундтрек в качестве завершающего номера «Колыбельной» Матвея Блантера на стихи Михаила Исаковского. Эту трогательную песню знают многие, но не все слышали ее первую версию (здесь ее исполняет Сергей Лемешев), где есть следующие строки: «Даст тебе силу, дорогу укажет Сталин своею рукой…» Нельзя не вспомнить пугающий шедевр Дзиги Вертова «Колыбельная», снятый им в роковом 1937-м: там бесчисленные колыбели своей рукой качает натурально товарищ Сталин, «лучший друг молодежи» (надпись на одном из траурных венков в фильме). Образ единоличного «отца народов», обнимающего матерей и нянчащего детей, показался цензуре слишком откровенным, и фильм Вертова был фактически запрещен к показу.

Лозница намекает, что в момент смерти со Сталиным случилась удивительная трансформация. Из символического бога-отца он превратился в «воробушка», «сыночка», «звоночек родной» из песенки. Его и баюкает советский человек в надежде, что спаситель не умер, а только ненадолго заснул. Пройдет время, он обязательно пробудится, как король Артур на острове Авалон, и спасет нас от всех напастей.

«Спи, богатырь, спи!» — как писал по похожему поводу Салтыков-Щедрин в одной из своих недетских сказок.

Сергей Лозница: «Немногие режиссеры рискуют. Все боятся, что публика будет свистеть»

«Кроткая» на самом деле не по одноименной повести Достоевского. Хотя общая идея есть: женщина-жертва замужем за своим палачом. И всё равно — не Достоевский.

Я задумал эту историю давно, в 2009 году. Мы заканчивали «Счастье мое», и в последний съемочный день я ехал в машине с моим оператором Олегом Муту, по пути рассказывая ему о картине, которую хочу снимать. Начиналась история именно так, как сейчас: героиня получает посылку из тюрьмы, едет в Сибирь, приходит к воротам… А потом, думал я, ее призреет милиционер. Будет в чем-то помогать, обманывать, использовать ее. В какой-то момент она это поймет и совершит нетипичный для такого характера, неожиданный поступок. Такой был сначала финал.