Читать книгу "Призраки Бреслау - Марек Краевский"

Мок спустил ноги на пол, прикрыл своим пиджаком худенькое тело девушки и, не сдержавшись, провел рукой по белой коже, усыпанной родинками, легонько коснулся мягких грудей, еще недавно таких жадных и требовательных.

Стоя в одних кальсонах, он смотрел на заснувшую Эрику. Внезапно ему вспомнилась сцена из поэмы Лукреция «О природе вещей»: некто обливается потом, ему с трудом повинуется язык, а уши наполняются шумом. Он сам сейчас был в таком же состоянии. Грустно. При обсуждении этой сцены на дополнительных занятиях его гимназический учитель Моравец называл ее «патографической»[53]и сравнивал со знаменитыми стихами Сафо и Катулла о воздействии на человеческое тело сильных чувств. Было от чего расстроиться.

– Все это патография, – произнес Мок вслух. – Значит, никакой любви на самом деле нет. Я не люблю эту пройдоху девку.

И Эберхард сорвал с Эрики пиджак. Она проснулась.

– Я не люблю эту пройдоху девку, – решительно сказал Мок.

Эрика улыбнулась ему.

– Ты такая хитрая? – разгневался Мок. – Чему ты смеешься, пройдоха девка? Хочешь меня разозлить?

– Боже сохрани! – произнесла Эрика очень тихо.

Глаза ее забегали. «Я напугал ее», – понял Мок, и волна гнева на самого себя захлестнула его. Невольно сжались кулаки. И тут раздался стук в дверь.

Постучали три раза с продолжительными интервалами, пауза, затем еще четыре раза так же медленно и дважды в быстром темпе. Условный сигнал, ритм «Песни силезца».

Мок открыл дверь и впустил Смолора. Спиртным от вахмистра уже не пахло. От него за версту несло мылом. Смолор был почти трезв.

– Вы что, мыла нажрались?

В присутствии подчиненного Мок одевался без малейшего стеснения. Эрика накинула платье.

– Это вода с мыльной пеной, – ответил Смолор. – Проблевался. Протрезвел.

Мок надел котелок и вышел на лестничную площадку. Вонь из засорившейся уборной так и набросилась на него, к горлу подступила тошнота. Мок ринулся вниз по лестнице. В подворотне он остановился и сделал несколько глубоких вдохов. Тошнота прошла, но слюны во рту было полно. Его трясло от отвращения к самому себе. «Чему ты смеешься, пройдоха девка?» – услышал Мок и увидел испуганный взгляд Эрики, взгляд ребенка, который не понимает, за что его сейчас ударят. Взгляд девочки, которая любит прятать лицо в шерсти веселой собаки-боксера.

«Боже сохрани», – послышалось Моку.

Хлопнув себя по лбу, Эберхард помчался наверх, отстучал на двери квартиры такт из «Песни силезца». Открыл Смолор. Вахмистр расположился на стуле в прихожей с газетой в руках. Из кухни доносилось жужжание мух. Воняло.

– Приведите сюда дворника, Смолор. – Мок наморщил нос и протянул подчиненному несколько банкнот. – Заплатите ему, чтобы прибрал в кухне. И пусть принесет постельное белье девушке. Чего вы ждете? Ступайте же!

Смолор удалился. Дверь в комнату была закрыта. Мок толкнул ее и вошел.

Эрика сидела на койке, зябко завернувшись в плащ.

– Почему ты сказала «Боже сохрани»? – Мок положил руки на плечи девушке.

– Я не хотела вас разозлить.

– Не сейчас. Раньше. Когда я тебя спросил, занимался ли твой клиент тобой или девушкой на коляске, ты воскликнула «Боже сохрани!». Почему?

– Если бы он занимался мной, это бы еще полбеды. Но девушка в коляске называла его «папа».

Бреслау, суббота, 6 сентября 1919 года, половина одиннадцатого вечера

– Дать вам мою собаку на ночь? – переспросил почтальон Доше.

Они с Моком сидели на лавке во дворе дома на Плессерштрассе. В окне квартиры Моков горел свет, видны были две головы, склонившиеся над столом: одна, со всклокоченными волосами, – Виллибальда Мока и вторая, с идеальным пробором, – Корнелиуса Рютгарда.

– Чем это они занимаются? – спросил Доше, забыв на секунду о странной просьбе Эберхарда.

– Тем же, что и вы с отцом каждый день, – ответил Мок. – В шахматы играют. Что касается моей просьбы…

– Да-да. На что вам моя собака? Я не хотел отпускать ее сегодня из дома. Она мне самому нужна.

– Видите? – Мок указал на жирную луну на небе, залившую тусклым светом темные окна, сортир и насос. – Сегодня ведь полнолуние?

– Точно. – Доше решил выкурить трубочку, последнюю за сегодняшний день, и полез в карман за кисетом.

– Я вам кое-что скажу. – Мок сделал страшные глаза. – Но это строго между нами. Понимаете? Это имеет отношение к следствию, которое я веду.

– Тому самому, о котором все только и болтают?

– Тсс! – Эберхард прижал палец к губам.

– Так точно! – Доше ударил себя кулаком в грудь и выпустил клуб дыма. – Клянусь, я никому ничего не скажу.

– Первое убийство произошло месяц тому назад…

– А я-то думал, с неделю будет…

– Тсс… – Мок подозрительно осмотрелся. На физиономии Доше отражалось крайнее любопытство. Мок продолжил: – Получается, что первое убийство преступник совершил в полнолуние, как и сегодня. Имеется подозреваемый без алиби. Если убил он, то труп находился у него в квартире несколько дней. Только не спрашивайте почему! Я все равно вам не скажу, дорогой герр Доше. – Эберхард закурил и выпустил дым в сторону шахматистов, которые грохотали фигурами, укладывая их в коробку. – У подозреваемого есть собака. Он утверждает, что не смог бы держать труп у себя в квартире так долго: вой собаки встревожил бы соседей. Вой собаки, понимаете, дорогой герр Доше? По словам подозреваемого, собака всегда завоет, если рядом труп. Вот сегодня мы с вашей собакой это и проверим!

– Но, герр Мок, – запыхтел Доше, – куда вы собираетесь забрать моего Рота? К какому еще трупу? Где этот труп?

– Тсс… Если эксперимент пройдет удачно, я и вас туда возьму. Хотите?

У Доше из трубки полетели искры. Отставной почтальон послушно передал Моку поводок:

– Хорошо, хорошо, вот вам моя собака, берите.

– Только никому ни слова…

Мок взял поводок, вытащил из-под лавки заспанного Рота, подал Доше на прощание руку и направился домой.

На крыльце бывшей мясной лавки стоял Рютгард с сигаретой во рту.

– Это и есть наш измеритель концентрации призраков? – Пылающий конец сигареты указал на полную недоверия собаку.

– Кто выиграл? – Шутка Рютгарда заставила Мока скривиться.

– Четыре партии; три – один.

– В твою пользу?

– Нет, в пользу Мока-старшего. Твой отец играет очень хорошо.

Мок ощутил прилив гордости.