Читать книгу "Сны женщины - Евгений Хохлов"

Юдифь: Мне?!

Манассия: О, да! Отдадим впоследствии скорняку, и отличная накидка получится! Укутай плечи! Тебе к лицу, надо сказать. Не в пример лучше, чем колючее, грубое вретище из козьей шерсти, что все мы надели, как пришла беда. Вот задует ледяной зимний суховей с гор, и облачится моя Юдифь… Хотя драгоценные меха – слишком большая роскошь для такой строптивицы. Коль ты так неуступчива сегодня, я отдам меха… Отдам… кому же? А хоть твоей невеже служанке! Как ее… Лия!!!

Лия тут как тут, заглядывает, но сейчас же, фыркнув, убирается прочь, так как Манассия из-за спины Юдифи машет на нее рукой.

Манассия (Лие, злым шепотом): Пошла, пошла, никчемушница бесстыжая! Здесь тебе не торжище египетское, здесь супружеское таинство вершится.

Юдифь не слушает, кутается в мех, рассеянно поглаживает его, любуется. Она очарована.

Манассия: Юдифь! Юдифь, жена, очнись! Тебя будто бродячий фокусник зачаровал. Вон глаза-то разбежались. Бабам только бы принарядиться. А принарядятся, так понимают о себе больше нужного.

Юдифь (нежно прижимает к себе, а затем с явной неохотой отбрасывает шкуру): Но я не дикарка, чтоб рядиться в меха…

Манассия: Ты моя жена! Во что хочу, в то и наряжаю. А будешь строить из себя – станешь ходить во власянице! И по праздникам во власянице, как подлая!.. И к ассириянам пойдешь во власянице, чтоб там тебя без разбору, без почету отодрали как дешевую прохожую козу, всем скопом! Солдатня! Всем скопом!

Юдифь (закрывает лицо руками): Всем скопом!

Манассия:…Ах, что ж я, глупец, реку! Ну прости меня! Уж слишком ты хороша, и этот мех дикарский… Зверею, кошечка, тобой любуясь. Зверею аки верблюд во время гона. И пуще зверею, когда подумаю о том, что ты возляжешь с этим варваром, обнажена, мягка, горяча. И будет он тебя… о-о-о!.. как я порою. Ну услади меня, Юдифь! Ну услади, жена… Напоследок.

Теснит ее, заламывает руки.

Юдифь: И впрямь, что мне противиться, Манассия? Коль уж я теперь гулящая… Бери меня, но я не мягка и не горяча. Сухой ломоть.

Манассия: Сухой ломоть! Ну это мы сейчас посмотрим, насколько сух твой ломоть… Отведаем… ломтя! Я нынче голоден сделался… как видишь.

Укладывает ее на шкуру. Юдифь уступает.

Голос за сценой:

«Иудифь пала на лице, посыпала голову свою пеплом и сбросила с себя вретище, в которое была одета; и только что воскурили в Иерусалиме, в доме Господнем, вечерний фимиам, Иудифь громким голосом воззвала к Господу и сказала: Господи Боже отца моего, которому Ты дал в руку меч на отмщение иноплеменным, которые открыли ложесна девы для оскорбления, обнажили бедро для позора и осквернили ложесна для посрамления! Ты сказал: да не будет сего, а они сделали».

Сцена третья

Ночь. Юдифь одна во дворике у дома, вертит в руках нож.

Юдифь: Ну что же. Какая честь – быть героиней! Быть проданной в героини! Слыхал ли мир о чем-то подобном? Очень мне лестно. И возблагодарим мужа, что напоследок почтил вниманием! Как жить после такого? Мне умереть или, может, ему? Или ему, а потом уж и мне? Мертвые сраму не имут, так ведь сказано?

Тихонько появляется Лия и подслушивает в тени навеса.

Юдифь оглядывается на шорох, но ее не видит.

Юдифь: Что там? Мышь? Останется голодной, дура. Остатки ячменя надежно спрятаны. Уж я постаралась, прилежная хозяйка…А сколько страсти перед разлукой! Сколько пыла! Не иначе, мой Манассия вообразил себя молодым ассириянином. Какая ненасытность! Глаза безумца. Похотливый оскал, течь с языка. Пот ручьями. До сих пор жжет кожу. И синяки, какими щеголяют блудницы. Кажется, все тело в синяках, так измял. Будто я не жена ему, а одна из них, из тех, что по канавам за медяк задирают подол, как он говорил. Будто печать наложил на меня – продажна!

Лия (ехидным тоненьким голоском из темноты навеса): Ай-ай! Печать он наложил! Уж как пыхтел, уж как пыхтел! Как взрыкивал! И как пищал, будто ему что прижали! И отвалился, силу потерявши. И сразу захрапел, как – тьфу! тьфу! – нечистый скот! И еще раз – тьфу!

Юдифь (испуганно и рассерженно): Кто, кто, кто там?!

Лия: Это я, госпожа! Не спалось – уж так под луной что-то сверкало! Я было подумала, ассирияне крадутся, шлемы блестят. А выглянула – это ты, моя голубка, ножиком вертишь. И размышляешь вслух: пожить еще или не стоит.

Юдифь: Подслушивала, значит, дрянь такая! И подсматривала, когда… Когда исполнялось таинство супружеского долга!

Лия: Пфф! Конечно! И подслушивала, и подсматривала (эка невидаль!), и готова была на помощь прийти, если кому чего взбрендит! Ему или тебе.

Юдифь: Кому – на помощь?! Ему или мне?!

Лия: На помощь, понятно, тебе, госпожа. А вот взбрендить могло и тебе, и ему. Так уж сложилось. Не находишь? Он тебя оскорбил, но считает оскорбленным себя. Вообще-то обычное в жизни дело. Я вот тебе сейчас, если соблаговолишь выслушать, кое-что расскажу в пример и в утешенье. О себе расскажу. Позволишь?

Юдифь: Самое время слушать твои старушечьи байки, Лия.

Лия: Самое время, по-моему. Не спать же идти в душный дом, где этот… твой муж храпит. Так я расскажу?

Юдифь: Как хочешь.

Лия: Вот и послушай. Но сначала отдай мне ножик, еще воткнешь себе в ляжку ненароком.

Юдифь: Не отдам. Что ты тут распоряжаешься, старая?

Лия: Как скажешь, госпожа. Ладно, слушай байку. Так вот, в двенадцать лет, что было давно, стала я, обычная девчонка, приставленная к козе, цветочком, розанчиком. Налитым персиком. А стало быть, дорогим товаром. Отец мой был горшечник, но горшки лепил плохие, кривобокие и потому концы с концами не сводил. Так вот, концы с концами не сводил, а тут вдруг розанчик вырос при козе. И вокруг розанчика, стало быть, стаями стали виться любители медку. Розанчик – меня, стало быть, – отец лупил веревкой по ногам, чтоб не крутила хвостом и не потеряла самый ценный товарец. А я и не крутила. Внимание отроков и взрослых и даже некоторых старцев, не скрою, мне было приятно, но я еще толком не понимала, какого рода это внимание.

Юдифь (рассеянно): Так уж и не понимала. Так уж и не вертела хвостом.

Лия: Ну так, отчасти. Кто приобнимет, кто ущипнет, кто пощекочет, кто огладит, кто грудь под просторной рубашкой поищет – есть ли? Кто на ушко нескромный вопрос задаст и потребует непременного ответа. Или там что показать предложит, или потрогать. Или прижмется к самой сладости своей твердью, так что горячо станет, томно и ноги подкосятся. Но не больше. Обычные потайные забавы. Думаю сейчас, что в конце концов я невольно уступила бы какому-нибудь пригожему, и дело бы кончилось задушенным визгом в овине, или меня бы спихнули замуж, как и положено для девушек в этом возрасте, чтоб не перезрели.