Читать книгу "Сроки службы - Марко Клоос"

Я начинаю писать ответ, самый расплывчатый и неконкретный из возможных, хотя у меня в голове бурлит столько мыслей, что кажется, будто они разнесут мне череп, если я не стравлю давление и не поделюсь ими с кем-то, кто на моей стороне. Я говорю Халли, что попал на несколько дней в лазарет, но скоро вернусь в батальон, и что она – маленькая подлиза, раз ухитрилась получить повышение раньше меня, но это не имеет никакого значения, потому что я стану генералом с двадцатью звездами на погонах прежде, чем у флотских крыша съедет настолько, чтобы сделать ее офицером. Конечно, они именно так и поступят – по выпуску из летной школы она получит звание энсина и первое служебное назначение. Когда это случится, меня, может, и в ТА уже не будет, и я никогда об этом не узнаю, потому что лишусь доступа к АрмНет. Если меня выкинут из армии, Халли никогда не сможет со мной связаться, даже если захочет продолжать общение с неудачником, у которого до конца жизни на шее будет болтаться увольнение за недостойное поведение.

Я представляю себе возвращение в КК, вечные сожаления о потерянных возможностях и об утрате единственных друзей, которые появились у меня со времен колледжа, и это бьет меня сильнее, чем все, что я пережил за последнюю неделю. Даже ожидание собственной смерти на улицах Детройта-7 было не настолько тягостным. Даже весть о гибели Стрэттона, лучшего моего приятеля в отряде, потрясла меня не так, как мысль о том, что придется вернуться туда, откуда я сбежал, и остаться там навсегда, едва прикоснувшись к другой жизни. Все в КК серо, уныло и безнадежно, но я и не представлял, насколько такое существование бессмысленно, пока не получил возможность немного побыть живым. Половина того, что мы делаем в армии, скучно, утомительно или опасно, но мы хотя бы можем ощущать скуку или страх. В КК ярких эмоций нет. Ты просто просыпаешься каждый день, чувствуя себя такой же вещью, как кровать, в которой лежишь, государственной собственностью, которую разберут и отправят на переработку, как только она сломается.

Я отправляю сообщение в сеть, к спутнику, а потом – через четверть миллиона километров пустоты, отделяющих мою больничную палату от Военно-космической летной школы на Луне. Потом вырубаю ПП и убираю его в тумбочку.

Впервые за много лет мне хочется плакать, и, раз в комнате нет никого, кто бы это увидел, я поддаюсь желанию, и слезы льются рекой.

* * *

После полудня я спускаюсь в кафетерий проверить, нет ли там сержанта Фэллон. Она сидит в углу, рядом с окном-проекцией, качает правой ногой и рассматривает ее. Заметив меня, сержант ухмыляется и барабанит пальцами по своей новой голени из тускло поблескивающего анодированного металла.

– Титановый сплав, – говорит она, когда я сажусь на стул напротив нее. – Ощущения странные, зато она сильнее старой. Может, стоит и вторую ногу заменить.

– Быстро они. Я думал, вас только вчера в список поставили.

– Позавчера. Меня впихнули в самое начало очереди за запчастями. За это мне придется немножко повыступать перед людьми из «Арми таймс». И провести несколько недель в реабилитации, прежде чем вернуться. Как будто я ходить вдруг разучилась.

– Спасибо за то, что вы сделали, сержант. Вы не обязаны были рисковать из-за меня своей шкурой. Блин, да я просто рекрут, в батальоне всего три месяца. Вам, в отличие от меня, есть что терять.

– Не гони фигню, Грейсон, – она смотрит на меня жестким взглядом. – В отряде нет никого, кто стоил бы меньше остальных. Ты берешь винтовку и выполняешь свой долг, и не важно, сколько у тебя лычек на рукаве. Черт, да посмотри на Унверта – он майор, а любой из вас, рядовых, стоит десятка таких.

– Угу, только вот он завтракает с командиром батальона, а мы – нет.

Сержант Фэллон громко хохочет:

– Дай-ка я тебе расскажу кое-что о боссе, – говорит она. – Он вышел из пехоты. Был сержантом, потом пошел в офицерскую школу. И его просто воротит от майора Унверта. Он его считает чинодралом и, конечно, прав.

– Чинодралом?

– Это такие ребята, которые карабкаются по карьерной лестнице и копят аттестационные баллы. Когда они становятся полевыми командирами, то руководят из тыла. И переводятся сразу же, как только набирают достаточно боевого времени для очередного повышения. Когда я попала в батальон, майор Унверт был первым лейтенантом Унвертом и моим взводным. В Даляне у СРА лучшего офицера не было, это уж точно.

– Это тогда вы ему вмазали? – ухмыляюсь я. Эта история стала в батальоне легендой и, конечно, как любая армейская байка, существует в сотне разных вариантов, и каждый явно преувеличен. В самых мягких версиях сержант Фэллон врывается в штаб роты и огревает взводного прикладом на глазах у ротного и заместителя командира батальона.

– Вообще-то, – говорит сержант Фэллон, – босс приказал мне никому не рассказывать эту историю, особенно младшему составу. Скажем так, он принял несколько очень плохих решений и должен быть счастлив, что до сих пор дышит.

Сержант Фэллон натягивает штанину пижамы обратно на металл своей новой ноги. Ни одного лишнего движения. Она всегда действует расторопно и эффективно. Я наблюдаю, как она складывает низ штанины ровно три раза и один раз одергивает получившийся сгиб, чтобы убрать морщинки.

«Как долго может человек искушать судьбу?» – думаю я. Она пережила тонну опасных миссий, получив по ходу дела Медаль Почета, и даже не подумала уходить из армии, хоть ей и предложили полную пенсию на блюдечке с голубой каемочкой. Ей отрезают половину ноги, а она пожимает плечами и через несколько недель возвращается в строй. Это ее работа, и она будет ее выполнять, пока ей не отстрелят что-нибудь такое, что медики не смогут заменить. Я знаю, что мы с майором Унвертом сделаны из разного теста, но и сержанта Фэллон делали из чего-то совсем другого.

– Мне не хочется бросать отряд, – говорю я.

Сержант Фэллон поднимает глаза и улыбается. Ее улыбки так редки, что на мгновение она кажется совсем другим человеком.

– Да ты не беспокойся, Грейсон, – говорит она. – Нам пришлют новых ребят из учебки. Если можешь взять армию за яйца и заставить дать то, что ты хочешь, не упускай возможность, потому что такое случается раз в сто лет. Обычно за яйца берут как раз тебя.

– Я просто не хочу, чтобы в отряде думали, будто я удрал, поджав хвост.

– Они так не подумают, – говорит сержант. – Я им расскажу, как все было.

Мы смотрим друг на друга через стол. Что-то странное случилось после пятницы. Она все еще мой сержант, а я – ее подчиненный, но наши отношения изменились. По званию и положению мы так же далеки, как это было до высадки в Детройте, но на каком-то уровне мы стали равными. В чем-то она кажется мне ближе, чем все остальные, даже Халли.

– Я буду скучать по ним, – говорю я. – И по Стрэттону. С ним было весело.

– Это верно, – сержант Фэллон снова улыбается. – Вечно трепал своим языком, потешался над всем и над всеми. Мне будет не хватать этого маленького засранца. Хороший был парень.