Читать книгу "Убийца из прошлого - Моника Кристенсен"

В середине лета в Ис-фьорд зашли два английских крейсера с морпехами на борту и объявили Шпицберген архипелагом, оккупированным союзниками. Несколько дней шли встречи, накрывали столы – на судах, в «Стуре Ношке» и у губернатора. Согласно международному договору 1920 года о статусе Шпицбергена, он является норвежской территорией – утверждал губернатор. В документе ясно сказано, что на архипелаге военные действия вести нельзя.

Разногласия между местными жителями и английскими офицерами по поводу того, как следует расценивать приход эскадры, приняли форму ледяной вежливости. Через несколько дней корабли англичан покинули Ис-фьорд, оставив на берегу норвежского обер-лейтенанта. Когда он отплывал из Англии, то даже не знал, что направлен на Шпицберген, и тем более не знал, что ему предстоит в одиночку представлять союзников на архипелаге. К этому времени на Шпицбергене давно установилось хрупкое равновесие между «Стуре Ношке», которая распоряжалась в поселениях, и губернатором Марловом, который являлся высшим представителем норвежской власти. Появление военного представителя, облечённого неопределённо широкими полномочиями, только ещё больше всё запутало.

Общее волнение усиливалось. Неприятности могли начаться с чего угодно – со случайной перебранки за едой в столовой, с ночной болтовни в переполненном бараке. Чья-то тайная сила организовывала людей и заставляла их действовать по своему, никому не известному сценарию. На председателя, солидного и почтенного рабочего профсоюза, с разных сторон оказывалось давление. Нужно уведомить управление. Нужно принять меры. Но относительно содержания этих мер согласия не было и в помине. Недовольство выражалось коллективно: в виде организованных инициатив и жалоб в контору. А в тени пряталась растерянность. Участились драки. В забоях люди ругались.

Новичку, только что прибывшему с Большой земли, притираться к такому сообществу было трудно и опасно. К счастью, его тихо и незаметно оберегал Харальд Ольдерволл. Он освоился в «Стуре Ношке», вступил в рабочий профсоюз, делал то, что советовал Харальд. За одним исключением. Он так и не завёл себе подружку, хотя возможностей было хоть отбавляй. Девушки из столовой и рудоуправления находили его интересным – в основном из-за тайны, окутывавшей его прошлое. По слухам, в Финнмарке он был самым настоящим шпионом, коммунистом, которого едва не раскрыли, но вреда от этих слухов не было. Для Харальда он сочинил короткую грустную историю о том, что вынужден был кое от кого уехать. Он не сомневался, что скоро эту историю будет знать весь город.

Вживание в чужую судьбу влечёт за собой последствия, подчас непредвиденные. Он всё чаще ловил себя на том, что думает как разведчик: собирает сведения и документы, как будто он и вправду агент, за которого себя выдаёт. Начавшаяся эвакуация словно отдёрнула завесу, напомнив о последствиях, если его разоблачат как дезертира из немецкой армии, грабителя и убийцу. Он не герой, а жалкий предатель. В одно мгновение он осознал, сколь многого добился – и сколько рискует потерять.

Он снова припустил во весь дух. Наверно, стоило просто набросать в сумку камней и утопить её у причала. Но на это у него не хватило решимости. Должен же где-нибудь найтись тайник, в котором сокровища смогут дождаться того дня в неопределённом будущем, когда он вернётся и заберёт их. Он тосковал по роскошной жизни – с кругосветными путешествиями и возвращением в Йёвик, где он купит себе самый завидный дом. Тогда они все увидят, что вышло не так, как они думали, и он всё-таки нажил себе состояние, да-да, и он тоже, выбрав на войне правильную сторону. Но больше всего ему хотелось носить дорогую одежду, хотелось хорошо пахнуть. Он обожал запах сигар. И одежду из мягкой шерсти высшего качества.

Звук мотора заставил его вздрогнуть. Он замечтался, стоя на краю пригорка перед бараками Свердрупбюена и глядя на открывавшийся оттуда вид. Он увидел, как далеко внизу горят почта и телеграф, люди бегут по улицам, а автобусы свозят народ к пристани. По дороге, оставляя за собой облако пыли, ехал в его сторону грузовик, в кузове теснились солдаты.

Он забежал в ближайший барак, промчался по коридору и прыгнул в какую-то комнату. Вскоре он услышал шаги на крыльце соседнего барака. Солдаты принялись обходить комнаты. Грохотали сапоги, падали расшвыриваемые вещи, хлопали двери. Надо спрятаться получше. В полу у входа располагался люк. Он схватился за железное кольцо и потянул изо всех сил, но люк не поддавался. Услышав топот на наружной лестнице барака, он собрался с силами, предпринял последнюю отчаянную попытку, и крышка наконец отскочила. Он, не осматриваясь, спрыгнул вниз и в самый последний момент успел захлопнуть за собой люк.

Упал он куда-то в подпол. В высоту там было не больше метра, пространство заполняли трубы, балки, открытая проводка и изоляция. На полу были доски, прибитые с большими промежутками, просто чтобы скреплять основание. В щели он видел землю под домом, куски рубероида, клочья минеральной ваты, ржавые гвозди. Может, спрятать наплечную сумку здесь? Но от этой идеи он отказался. Возможно, бараки тоже будут сжигать.

Он лежал тихо и слушал, как солдаты устраивают погром. Они явно что-то искали. Наконец они сдались и потопали в следующий дом. Им надо было спешить.

Какое-то время до него не доносилось ни звука, и он решился. Он протиснулся через отверстие в дощатом полу, опустился на четвереньки и прополз под домом, волоча за собой вещмешок и сумку. Неожиданно грохнувший залп заставил его скорчиться на земле. Он лежал, прижимаясь щекой к щебёнке. Грохнуло снова и снова. Через несколько минут он услышал, как мимо проехал грузовик, направляющийся от Свердрупбюена вниз по дороге к Адвентдалену. Затем всё стихло.

Он пополз вперёд, боясь, как бы ему не остаться одному в пустом Лонгиере. Два корабля, два длинных лёгких крейсера уже отошли от пристани. Оставался только один эсминец, второй уже был на пути к военному транспорту. Он в отчаянии огляделся. Дальше в долине стояло несколько некрашеных деревянных домов, конюшни и два небольших сарая, где хранилась конская упряжь. Он побежал туда, открыл дверь самой большой конюшни. В нос ему ударила тошнотворно сладкая вонь, вызвав безотчётный ужас, ноги заскользили по кровавой жиже. То, что он увидел внутри, больше всего напоминало средневековый ад.

Лошадей застрелили совсем недавно. Они лежали на полу, губы оттопырены, зубы стиснуты, закатившиеся глаза странно вытаращены. Одна была ещё жива, она брыкалась и мотала головой. Но, может быть, это были судороги. В жеребца, который возил груз на шахту и обратно, стреляли дважды: в грудь и в шею. Профессионально выполненная ликвидация.

И на него, на человека, который видел столько смертей, который сам совершил столько убийств, что не хотелось считать, – вдруг накатили ярость и странное отчаяние. Почему они их просто не отпустили? Это же шахтёрские лошади, война их не касается. Может, они бы как-нибудь перезимовали.

Он сделал ещё несколько шагов в удушающей темноте. Было маловероятно, что кто-нибудь возьмёт на себя труд взрывать конюшни, особенно теперь, когда они ни на что не годятся, разве что трупы хранить. Но он даже думать не мог о том, чтобы идти дальше. Упав на ещё одного мёртвого коня, до сих пор тёплого и истекающего кровью, он развернулся и, шатаясь, побрёл к выходу. К горлу подкатывала тошнота, он задыхался.