Читать книгу "Хранящая прах - Властелина Богатова"

— Скоро утро, — прошептала она, слыша поднявшуюся суету женщин.

Вихсар пригладил за ее ухо льняную прядь, смотрел, не отрываясь. Не успел хан ответить, раздался голос Садагат — отвечала кому-то, а после Мирина различила голос Угдэя. Вихсар глянул в сторону двери.

— Собирайся, — прижался к губам, срывая еще один поцелуй. — Я пришлю людей за вещами.

Вихсар поднялся, Мирина осталась лежать на постели, наблюдая за ним. А ведь раньше и представить себе не могла, что станет вот так любоваться им, наслаждаясь его красотой, молодостью и силой. Он одарил ее еще водопадом поцелуев прежде, чем покинул ее. Мирина откинулась на постели, закрыв глаза, ресницы вздрагивали, а губы сами собой растянулись в улыбке, и тут же легла на душу тяжесть того, что произошло здесь, в степи. И вспыхнувшее было блаженство осыпалось мелкой пылью. Она положила на грудь руку, нащупав оберег. Гладкий, теплый. Символ крутящегося колеса, не прекращающего своего движения. Наверное, так будет всегда — Вихсар вновь растопит затянувшийся лед, возродив из слоя тлена новую жизнь. На пропитанной кровью земле вырастут цветы.

Голос Садагат стал еще громче — та возлагала утренние задачи Немее. Мирина полежав еще немного, поднялась, решая приняться за сборы, и, натянув на себя рубаху, вышла к очагу.

Женщина сразу захлопотала, выставив яства, чтобы постранничать. Мирина не отказалась.

— Садагат, — позвала она знахарку, та подняла голову готовая внимательно выслушать. Немея, что сидела тихо, тоже обратилась в слух.

— Скажи мне, как забыть прошлое?

Женщина посмотрела на нее внимательно, раздумывая, а потом выдохнула, расправляя рушник на коленях.

— Его нельзя забыть, хатан, — ответила она. — Почему ты задаешь такие вопросы? Тебя что-то беспокоит?

— Я… — Мирина запнулась, мотнула головой. — Нет… просто скучаю по дому.

Садагат покачала головой, продолжая смотреть на нее.

— Я могу провести обряд один, он поможет твоему перерождению. Для этого собери всю свою старую одежду, все, что носила раньше.

Раздумывать Мирина долго не стала — поднялась, вернулась к себе, вновь окунаясь в теплые запахи, оставленные ею и Вихсаром совсем недавно. Одевшись теплее в шерстяные платья и меха, Мирина открыла сундук и перебрала свои одежды, откладывая льняные рубахи и платья, что привезла из Ровицы, высыпала все украшения, свернула в узел, остался только один оберег на шее, подаренный отцом — Мирина сжала его в пальцах и, быстро сорвав с шеи, бросила к остальным украшениям… Собрала все в охапку, вынесла к очагу.

Садагат, раскрыв шире отверстие в куполе шатра, молча забрала у Мирины вещи, велев Немее подбросить углей в очаг и выйти, сама подвела княжну ближе к костру, так, что тепло огладило ее лицо. В многослойной одежде сразу стало жарко.

Женщина, торопливо высыпав в железный ковш с мелкой сеткой сухие травы, опустила его в огонь — они быстро затлели. Губы Садагат зашевелились — она что-то произносила почти шепотом, не разобрать, поднялась, круговыми движениями помешала горящую траву, от которой пошел обильный дым. Знахарка неспешно двинулась вокруг очага, обойдя и княжну, окуривая и очищая дымом. Запах чабреца и шафрана плотно окутал, так, что голова сразу закружилась и стала тяжелой, а грудь наполнилась густотой. Окутанная дымом, Мирина поначалу и не видела перед собой ничего, а когда тот рассеялся, Садагат уже бросала в огонь одну за другой вещи. Понадобилось немало стойкости, чтобы наблюдать за тем, как огонь мгновенно их схватывал, прожигая, и те горели и обугливались, истлевая. Стало еще жарче — пришлось отступить на шаг. Знахарка продолжала класть подношения огню с сосредоточением. И когда те закончились, взяла в руки украшения.

— Это нужно отдать воде, — объяснила она, откладывая в сторону. — Вель заберет их.

Мирина кивнула, неотрывно наблюдая, как белые всполохи все поднимались выше, обжигали кожу. Казалось, что огонь переметнулся и на нее, и вот-вот вспыхнут подол и косы. А потом страх испарился, исчезло окружение, а потом вдруг привиделось, будто Мирина стоит внутри огня. В какой-то миг она поняла, что огонь оказался внутри нее — метался и бурлил, выжигая, словно слепленный из глины кувшин, опалял стенки, а казалось — края ее души, сжигал все лишнее, делая поверхность гладкой, нутро крепло и твердело. И вот она уже стоит, обтекаемая, горячая, и еще не взятая руками мастера.

Княжна не заметила, как за спиной открылся полог, но когда за ним появился хан, она это почуяла. Отрываясь от пламени, повернулась к нему лицом. Вихсар, наблюдая за происходящим, медленно прошел вглубь, прикованный к княжне взглядом. Он подступил так близко, что Мирина видела, как в черных глазах заиграло неукротимое пламя, в сердцевине которого стаяла она — Сугар, отраженная в его зрачках, как в жерле очага — накаленным слитком. Все это время Вихсар был тем, кто так тщательно, иногда грубо, жестоко, против воли обжигал ее, делая той, кем она должна стать, и только он мог коснуться раскаленной души княжны и не обжечься: он — хан Вихсар, предназначенный ей чей-то волей.

Вихсар молча поднял руку, коснулся ее щеки, нависая, притянул ее, пышущую жаром, к свой горячей груди, коснувшись сухими губами ее губ, и вся угольная пыль, что окутывала ее, слетела, как от дуновения ветерка, взвиваясь в воздухе, и она, наконец, засияла чистым алмазным светом. Вихсар углубил поцелуй, сводя темные брови в какой-то мучительной слабости перед ней. Его дыхание сплелось с ее, сплелись и души, загоревшись пламенем. Мирина коснулась высокой скулы, зная каждый порез на его коже, каждую бьющуюся жилку на шее — она успела узнать его всего за то время, когда он лепил ее своими руками, обжигая в огненном жерле своей души.

Хан, шумно выдохнув, отстранился, ласково погладив большим пальцем ее подбородок, всматриваясь в нее сверкающие льдом глаза.

— Моя Сугар, — прошептал он.

— Мой Вихсар, — прошептала она в ответ.

Огненная ладонь сжала ее горячую, вместе они направились к выходу, где их уже ждали.

***

Короткие тихие стоны разносились по наполненной утренней мглой хоромине, растворяясь в полупустых, еще сумрачных углах. Ордана, раскинувшись под княжичем, вздрагивая от грубых быстрых толчков, держалась за края стола. Она была хороша в постели. Горячая. Арьян ощутил, как тело скоро налилось знакомой тяжестью, стиснул полные девичьи груди, припал к белой шее, прикусил кожу, от чего девка вскрикнула. Приближая пик наслаждения, он сжал ее бедрами и задвигался яростней. Он брал ее жестко, да только той, похоже, это и нравилось. Ордана, изнемогая, подтянулась, облепив руками его шею. Лицо оказалось так близко, что ее глаза так некстати утянули в ласкающую синь, будто шагнул в зиму, только там увидел он не душу Орданы, а ту душу той, чьи волосы серебрятся звездной пылью, и жгут нещадно голубые глаза, настолько ледяные и чужие, что полоснуло стужей внутри, едва сдерживаемым гневом. Он вышел из Орданы, развернул ее грубо спиной, намотал на кулак толстую каштанового цвета косу и, пристроившись сзади, вторгся резко, горячо огрев девку парой увесистых шлепков по мягкому месту для пущего возбуждения. На время хоромина наполнилась влажными звуками вперемешку с вырывающими женскими вскриками. Пусть кричит, здесь, на заброшенной вежи их никто не услышит. Ягодицы ее сделались свекольно-красные, Арьян смял их, насаживая девушку еще яростней, смотря из-под полуопущенных ресниц. Ордана вдавилась грудью в ходивший ходуном стол, едва удерживаясь на весу. Полные кувшины воды и сбитня, что стояли на нем, плескались через края, текли ручейками на пол. В глазах вскоре потемнело, и его облила желаемая тягучая, как горячая смола, волна, вынуждая всего вздрогнуть от вплеснувшегося из недра его зажатого очерствелого существа наслаждения. Правда, в полной мере испытать того не вышло — забилась боль в едва затянувшихся ранах на шее и плече. На шее острее. Насквозь. Как и прошла стрела…