Читать книгу "Я прятала Анну Франк. История женщины, которая пыталась спасти семью Франк от нацистов - Мип Гиз"

Мы приехали в Кампен и нашли казармы, где работал наш знакомый. Он тайком провел нас внутрь, прямо на кухню. Это был мой день рождения – 15 февраля 1945 года.

– Садитесь, – сказал нам тот человек. – Можете есть все, что хотите.

К тому времени я уже давно голодала. Жиры и белки почти полностью исчезли из моего рациона.

– С днем рождения! – сказал наш друг и стал выставлять перед нами прекрасную еду.

Тушеная свинина, сливочное масло… Мы ели, ели и не могли остановиться.

Этот мужчина мог дать нам с собой еды, а заночевать мы собирались у друга наших друзей, священника, который жил в соседнем городке.

Остановиться мы не могли, и, конечно же, переели. Мы давно отвыкли от настоящей еды, и нам обеим стало очень, очень плохо. У меня так разболелся живот, что я не могла пошевелиться и выйти из казармы.

Повар очень испугался. Он не знал, что с нами делать, и посадил нас в пустую камеру – ему пришлось буквально нести меня на руках. Если бы нас увидели, нам не поздоровилось бы. Наш друг сказал, что придет за нами в пять утра и запер дверь.

В камере не было ничего, кроме пустого ведра – ни одеял, ни матрасов. Ведро недолго пустовало. Мне было плохо всю ночь – жар, озноб, мучительные спазмы. Я думала, что умираю. Ночь прошла. В пять утра повар вернулся и вывел нас на улицу. Он с трудом усадил меня на велосипед. Как бы плохо мне ни было, я не забыла еду, которую нужно было привезти в Амстердам. Я все тщательно собрала, каким-то чудом нашла в себе силы и покатила на велосипеде. Еда была спрятана под моей одеждой. Подруге моей, к счастью, было гораздо лучше, чем мне.

Мы подъехали к мосту, который охраняли немецкие солдаты. Обычно в таких местах всех останавливали. Мужчин обыскивали и проверяли документы, у женщин обычно только спрашивали документы. Лишь после этого можно было пересечь мост.

Спрятанные под одеждой продукты топорщились в разных местах. Сумки тоже были набиты до отказа. Мы страшно боялись, что немцы все у нас отберут. Но делать было нечего, и мы смело покатили к мосту, прямо к часовым.

Подъехав, мы поняли, что солдатам страшно хочется спать. Они даже документы проверять у нас не стали – пропустили просто так. Мы не могли поверить своей удаче.

Мы поднажали и добрались до жены священника. Увидев, как мне плохо, она уложила меня в постель. Дальше ехать я не могла. Жена священника обо мне позаботилась, и на следующее утро я вернулась в Амстердам.

Мы вернулись уже после наступления комендантского часа и подъехали к мосту через Амстел глубокой ночью. К нашему изумлению, там установили новый контрольный пункт полиции. Зеленая форма полицейских вселила в нас ужас – мы боялись не только за добытую еду, но и за самих себя.

Но нам снова повезло: полицейские искали оружие и делали это с немецкой пунктуальностью. Раз велено было искать оружие, то ни на что другое они внимания не обращали. Нас обыскали, оружия не нашли и отпустили. Я отсутствовала несколько дней и знала, что Хенк страшно тревожится обо мне. Но ни он, ни я ничего не говорили о своих страхах. Каждый день могло случиться самое ужасное. Риск и опасность поджидали нас за каждым углом. Выжить, не рискуя, было невозможно. Приходилось просто жить.

К середине зимы немцы сократили наши продуктовые карточки до 500 калорий в день. Хотя Би-би-си сообщала, что у Эйзенхауэра на Рейне восемьдесят пять дивизий, нас это не касалось. Каждый морозный день надо было пережить. Нужно было тепло, чтобы не замерзнуть, и минимум калорий. Ни о чем другом мы не думали.

В декабре умерла мать Хенка. К счастью, это случилось в больнице. Не всем голландцам так везло. В Амстердаме каждый день кто-то умирал от голода, иногда прямо на обочинах дорог. Порой люди так слабели, что их подкашивала дифтерия, тиф или обычный холод. Появились суповые кухни. Каждый день голодающие выстраивались в очереди на морозе, чтобы получить миску чего-то теплого, что можно было проглотить.

Мы целыми днями разыскивали обломки угля на старых угольных складах. Железнодорожные шпалы утаскивали на растопку. Если где-то в саду или возле стены стояла деревянная лестница, то уже к утру ее не было. Во всех домах исчезло любое дерево – рамы, лестницы, мебель – все.

Хенк придумал для нас план. До оккупации его отец часто рыбачил в каналах близ маленького городка Вавервен, в семи-восьми милях от Амстердама. Как у любого рыбака, у него было излюбленное место – он годами ловил там рыбу и сдружился с фермером.

Хенк решил обратиться к этому фермеру, хотя для этого пришлось бы солгать. Мы не любили лгать. Нам тем более не хотелось обманывать этого богобоязненного человека, истинного христианина. Но выбора не было. Хенк отправился к фермеру и сообщил, что его отец болен и ему нужно молоко. Нельзя ли нам получить на ферме немного молока?

Сначала Хенка от души накормили – это было ему жизненно необходимо. Впечатленный искренностью Хенка, фермер сказал, что он может приезжать к нему каждый день и получать две бутылки молока по разумной цене. Хенк терзался чувством вины – ведь отец его был совершенно здоров, но другого выхода у нас не было.

Каждое утро мы с ним по очереди поднимались в половине пятого и в любую погоду ехали в деревню к тому фермеру. Когда я приехала впервые, то представилась фермеру, чтобы он меня знал. Каждый раз там выстраивалась большая очередь из жителей Амстердама, ждавших молока. Я вставала в конец очереди, но фермер замечал меня и подзывал к себе. Люди начинали ворчать, но фермер говорил:

– Нет, нет, она пройдет первой, у нее болен свекор.

Я чувствовала себя ужасно – ведь у людей в очереди могли быть по-настоящему больные родственники.

Борясь с угрызениями совести, я становилась первой, получала две драгоценные бутылки молока и в темноте катила домой. Каждый раз я смертельно боялась, что меня остановят и отберут велосипед. Я старалась ехать быстро, но при этом не вызывать подозрений. Ледяной ветер бил в лицо. Иногда шел такой сильный снег, что я не видела дороги. Мне никогда не удавалось как следует закутаться, чтобы не мерзнуть. Но надежно упакованные бутылки с молоком аккуратно лежали в сумке на раме велосипеда.

Груды мусора никто не убирал. К счастью, мусор замерзал, и зловоние нас не терзало. Голодные люди копались в нем в поисках объедков и выходили на свою охоту еще до рассвета.

Пришел март, за ним апрель, но зима не отступала. Иногда становилось довольно тепло, а порой сквозь тучи проглядывало солнышко. Земля оттаяла, и началось зловоние – люди варили луковицы тюльпанов или свеклу, сушили плохо выстиранную одежду. Запах исходил и от самих людей – мы слишком долго носили наши лохмотья.

Все говорили только о еде. Все думали только о еде. Мы с Хенком по вечерам иногда ходили к нашим друзьям. У нас не было приемника, и друзья с Рейнстраат обещали сообщить, когда война кончится. Вместо того чтобы слушать приемник, мы вытаскивали кулинарные книги и целыми вечерами переписывали рецепты блюд, которые приготовим после войны. Иногда читали вслух Рабле – его герои любили поесть и выпить.