Читать книгу "Момент перелома - Александр Михайловский"

На этой оптимистической ноте я проводила мою подопечную до ее каюты и сдала с рук на руки ее горничной Асе и двум кореянкам, которые должны были обеспечить русской принцессе банно-массажный сервис, после чего спать ей без задних ног до самого утра и проснуться свеженькой как огурчик.

28 марта 1904 года, вечер. Поезд литера А в Санкт-Петербург, ст. Бологое.

капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич.

Знаменитая станция Бологое, та самая, которая ровно посередине между Петербургом и Москвой. Поезд стоит четверть часа, пока паровоз берет в тендер воду и песок в песочницы*. Пассажиры тоже могут выйти, размять ноги, перекурить, купить себе чего-нибудь в буфете, перекусить или выпить… В сопровождении каперанга Эбергарда вышли проветриться и мы с кавторангом Степановым, при этом старший лейтенант Мартынов (по-нынешнему поручик), остался стоять в дверях вагона, обозревая перрон и вставших в оцепление матросов, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. И сделано это не потому, что здесь, в самой сердцевине, России есть какая-то опасность (хотя появление эсеровского террориста с бомбой совсем не исключается), а просто потому, что так положено.

Техническая справка: * песочница – ёмкость с песком, устанавливаемая на тяговом подвижном составе (локомотив, трамвай и т. п.). Входит в состав пескоподающей системы, которая в свою очередь предназначена для подачи песка под движущие колёсные пары, тем самым повышая коэффициент сцепления колёс с рельсами, что в свою очередь позволяет увеличить касательную силу тяги и исключить буксование.

Час стоит еще не очень поздний, но на перроне фонарщик (!!!) уже зажег газовые фонари, бросающие на все непривычный для нашего времени чуть розоватый свет, придающий происходящему чуть сказочный оттенок. Только сказка эта не наша, русская, а какая-то западноевропейская в стиле товарища Ганса Христиана Андерсена. Впечатление такой сказочности усиливает публика, прогуливающаяся по перрону в костюмах а-ля девятнадцатый век и пропитывающий все крепкий запах паровозного дымка. В наше время на крупных железнодорожных станциях пахнет совсем иначе.

Насколько я понимаю, фланирующие парами по перрону дамы и господа, а также кучкующиеся чуть поодаль стайки любопытных гимназистов и пугливых гимназисток, с интересом поглядывающих на матросиков оцепления и особенно на их начальника молодцеватого мичмана Приходько, совсем не ждут поезда и не собираются никуда отсюда уезжать. Просто в маленьком городишке, зажатом меж трех озер и болотистых лесов, железнодорожный вокзал был, есть и будет единственным центром культурной и общественной жизни. Помните, как еще в знаменитой советской мелодраме «Безымянная звезда», где весь бомонд маленького румынского городишки ходил на вокзал «встречать» пролетающий мимо на всех парах дизель-электропоезд Бухарест-Синая, битком набитый лоснящимися от довольства представителями зажравшейся элиты.

Тут наблюдается нечто похожее, только мы с Андреем Августовичем, два старых боевых коня, на представителей зажравшейся элиты похожи мало. Стоим, поглядываем на публику, так же как и она на нас, и видим, как прямо на нас, рассекая толпу, будто крейсер волны, движется весьма представительный господин во флотской шинели с погонами капитана первого ранга и флигель-адъютантскими аксельбантами. Вот именно такое впечатление по первому моменту и возникло – что шинель со всем тем, что к ней положено: фуражкой, начищенными сапогами и прочим – шагает к нам в сопровождении свиты сама по себе. И только потом посреди всего этого мундирного великолепия прорезалось лицо – самое обыкновенное лицо русского служилого немца. Короткая, в стиле нынешнего царствования, аккуратная рыжеватая бородка, нафабренные усы, кончики которых, как у Вильгельма II, воинственно задраны вверх, светлые, почти бесцветные глаза и поверх всего этого – надетое как черепаший панцирь, положенное по чину выражение собственной важности и непогрешимости. А следом за эдаким особо важным лицом на цырлах перемещаются два холуя во флотских лейтенантских чинах. То ли адъютанты, то ли секретари, то ли просто «подай, принеси, не отсвечивай».

При виде этого приближающегося к нам великолепия каперанг Эбергард насторожился, а старший лейтенант Мартынов напрягся, предчувствуя, что такие важные господа просто так по перронам бегать не будут. На эсеровских боевиков эта компания походила мало; ну так не в одних же боевиках счастье.

– Евгений Петрович, – вполголоса сказал я Мартынову, – сохраняйте спокойствие. Если вы сейчас убьете этого типа, а он окажется ванной шишкой, местное начальство может это неправильно понять. Поэтому ждем, пока ситуация станет определенной, а пока улыбаемся и машем, улыбаемся и машем.

– Михаил Васильевич, – так же вполголоса произнес каперанг Эбергард, – кажется, я знаю, кто этот господин…

Но было уже поздно – двигавшийся в нашем направлении персонаж уже подошел на пару шагов, после чего остановился прямо напротив нас с каперангом Эбергардом.

– Честь имею, господа, – отрекомендовался он, – разрешите представиться – флигель-адъютант государя-императора Николая Александровича, капитан первого ранга Александр Федорович Гейден. Имею к вам, господин Иванов, приватное поручение государя-императора…

– Честь имею, – ответил я, – капитан первого ранга Михаил Васильевич Иванов. В сопровождении флаг-капитана Морского походного штаба Наместника на Дальнем Востоке капитана первого ранга Андрея Августовича Эбергарда, следую в Санкт-Петербург к государю-императору с особым поручением от означенного Наместника на Дальнем Востоке адмирала Евгения Ивановича Алексеева и наверняка известного вам Павла Павловича Одинцова.

– Сей господин нам известен, – кивнул граф Гейден, – как и то, в каких превосходных степенях характеризует его Наместник Алексеев. А теперь, Михаил Васильевич, давайте пройдем в ваш вагон, во-первых – потому что обсуждать поручение государя-императора вот так, под открытым небом, просто неприлично, а во-вторых – потому, что ваш поезд вот-вот тронется.

– Давайте пройдемте, Александр Федорович, – кивнул я, – разумеется, мы внимательно выслушаем то, что вашим устами собрался передать нам государь-император.

Пять минут спустя, салон-вагон поезда литеры А в Санкт-Петербург.

– Итак, господа, – сказал императорский флигель-адъютант, сняв шинель и оправив мундир, – должен сказать, что Великий князь Александр Михайлович регулярно телеграфировал государю с дороги, извещая его величество обо всем, что ему удалось узнать. Протелеграфировал он и о той встрече с вами, которая произошла на байкальской станции Танхой. Никаких подробностей в силу ненадежности телеграфного сообщения в этих телеграммах не было, но государю известно, что вы везете ему некое особо важное сообщение. Скажите, Михаил Васильевич, это так?

– Да это так, Александр Федорович, – ответил я, и каперанг Эбергард кивком подтвердил мой ответ, – сообщение, которое мы везем государю-императору, действительно имеет чрезвычайную важность. Но, как вы понимаете, предназначено оно исключительно для императорских ушей и ничьих более. И лишь потом их Величество сами решат, кому что передать. Кому тульский пряник с медом, кому хрен моченый в уксусе.