Читать книгу "Земля мертвых - Жан-Кристоф Гранже"

– Она, значит, китаянка?

Бывший коп из Юра огорчился – он это все уже объяснил. Он сидел, положив ладони на трость, стоящую между его расставленными коленями. Его пальцы украшало множество перстней, один из них – с черепом.

– Воог – это по-эльзасски. Означает «пруд».

– Продолжайте.

– Собески схватил девушку и связал ее нижним бельем. После чего задушил и изуродовал ей лицо. Точно как в двух ваших убийствах.

Жакмар не знал подробностей последних убийств. Пресса сообщила лишь о связывании нижним бельем и повреждении лица. Увечья Кристины Воог могли не походить на раны стриптизерш, они скорее должны были выдавать жестокость и остервенение спятившего взломщика. Но в конце концов, тогда Собески не был еще художником…

– Почему вы ждали столько времени, прежде чем пришли к нам?

Жакмар стукнул палкой об пол:

– Чудной вы. Я десять лет в отставке. Живу одиноко, возле леса Шайюз. Все эти истории про преступления и мерзавцев у меня в прошлом. Я даже не знал о первом убийстве. Сегодня утром я случайно услыхал по радио сообщение о втором. И сразу купил «Журналь дю диманш». Твою мать, сказал я себе, Собески взялся за старое! Я сразу сел в поезд – и вот он я!

Корсо взглянул на часы: 22:30 – самое время заново прокрутить пленку. Несмотря на свою одинокую старость, Жакмар, должно быть, никогда не терял Собески из виду, что доказывали фотографии из папки. Это было делом его жизни.

– Это вы тогда его поймали?

Он энергично закивал – отсылка в прошлое.

– Полгода расследования, сотни протоколов… Этот тип был неуловим. Ни одного свидетеля, никаких отпечатков, никаких улик.

– Как же вы его сцапали?

– Как это часто бывает, случайно. В восемьдесят восьмом этот козел перепродал серию гравюр одному антиквару из Аннемаса. Они повздорили, и Собески его сильно избил. Антиквар подал заявление в полицию. Обидчика арестовали. Тогда, разумеется, Собески признался только в одном ограблении – в краже этих гравюр.

– Как вам удалось связать это дело с другим?

– Из-за обтянутой кожей пуговицы, обнаруженной у Воонгов. От куртки на меху. Тогда, во время нашего расследования, это нас никуда не привело, но, когда его арестовали, на нем была та же куртка! Без пуговицы!

– Что-то я сомневаюсь…

– Потому что вы не знаете Собески; он хитер, но пренебрегает законами. Вдобавок в нем есть что-то от животного. Он умен, но в то же время совершенная скотина.

– Не могу поверить, что он признался в убийстве из-за какой-то пуговицы.

– Разумеется, нет. Но с изнанки его куртка все еще была заляпана кровью. Той же группы, что у Кристины Воог.

– Снова неубедительно.

Жакмар вздохнул. Не для того он тридцать лет назад одержал победу, чтобы сейчас терпеть такое упрямство.

– Да вы сыскарь или кто? Эта куртка стала первой уликой, потянувшей за собой другие. Мы сразу засадили Собески – за драку, – потом снова допросили его тогдашнюю девку, случайную безансонскую проститутку. Она сдрейфила и вернулась к своим первоначальным показаниям.

– Вы ее уже прежде допрашивали?

– Собески фигурировал в нашем списке, этот гад держал в страхе проституток, работавших на сутенеров квартала Баттан. Он вдобавок еще и сексуальный хищник, которого неоднократно задерживали за изнасилования и нападения.

Корсо все еще сомневался: все эти происшествия не соответствовали профилю его убийцы – четкого, организованного, поборника справедливости… и импотента. Но еще раз – у Собески было время измениться.

– Короче, девица призналась, что Собески явился к ней около трех часов, весь в крови. Он все отрицал, но обнаружились другие улики.

– Какие?

– Увидите в деле.

Жакмару надоело пересказывать свою историю. В этом человеке явно боролись энтузиазм и дурное настроение, торопливость и желание притормозить.

Корсо решил успокоить его.

– Командир, – согласился он, накрыв ладонями документы, – я подробно изучу все это. Вы согласны на пару дней задержаться в Париже?

Отставник приложил указательный палец к небритому подбородку, произведя звук рубанка по дереву.

– То есть…

– Расходы на проживание берет на себя судебная полиция.

– В таком случае…

– Вы хотите, чтобы мы подыскали вам отель?

Опершись на свою третью ногу, тот неловко поднялся со стула:

– Сам справлюсь. В папке есть мой телефон.

Корсо проводил его до дверей кабинета:

– Кажется, Собески встал на путь истинный. Что заставляет вас полагать, что нынешний убийца – это он?

Житель Юра покачал головой:

– Такие скоты никогда не меняются. Можете рассказывать мне, что он стал великим художником, что своими паршивыми картинами зарабатывает целые состояния, – он остается чертовым убийцей. Видели бы вы, что он тогда сделал с бедной девочкой… Ему следовало бы гнить в тюрьме до конца дней. Никогда нельзя выпускать на свободу диких зверей.

Корсо запретил себе реагировать на это фашистское мнение – хотя готов был разделить его: процент рецидивов не вызывает у копов никакого оптимизма.

Он положил руку старику на плечо:

– Благодарю, что вы приехали. Ваше свидетельство, безусловно, сыграет важную роль в нашем расследовании.

34

При внешности дикаря Жакмар обладал душой биографа. Он собрал досье, достойное стать сюжетом книги вроде «Тайной жизни великого художника»…

Филипп Собески же был совершенно типичным случаем. Классическим примером социального и психологического детерминизма.

Моника Собески, в девичестве Моль, родилась в многодетной семье недалеко от Монбельяра. Подозрения в инцесте. Она быстро бросает школу и становится парикмахершей. В семнадцатилетнем возрасте выходит замуж за ярмарочного фокусника Жана Собески, который оказывается жестоким и вдобавок алкоголиком (воспитанник государства). Забитая, пьющая, страдающая туберкулезом женщина обладает странной внешностью: при росте метр пятьдесят три она в тридцать лет выглядит двенадцатилетней девочкой.

Антропометрический портрет был сделан при ее задержании: отсутствие губ, слишком большие глаза (одержимые и неотвязные), химическая завивка по моде пятидесятых, склонность к беспорядочным сексуальным связям. Имеет обыкновение затягивать свое детское тело в кожаные комбинезоны и мини-юбки леопардовых расцветок. Крайне легкомысленна.

В 1960-м, в возрасте девятнадцати лет, она рожает Филиппа. Отец исчезает. И тут же начинается ненависть – и сладострастие. Моника спит со всем, что шевелится или даже не шевелится, она известна тем, что делает минет пациентам монбельярской больницы (тариф – горсть франков).