Читать книгу "Безобразный Ренессанс. Секс, жестокость, разврат в век красоты - Александр Ли"

ll. Мир мецената эпохи Возрождения

1. Искусство власти

Днем 17 апреля 1459 г. 15-летний Галеаццо Мария Сфорка прибыл в палаццо Медичи-Риккарди в сопровождении большой свиты прекрасно одетых конников.1 Красивый и красноречивый юноша обладал достоинством и здравым смыслом, какие подобали бы принцу вдвое его старше. Несмотря на юность, отец, герцог Милана, отправил его во Флоренцию с важной дипломатической миссией.2 Утром его приветствовали приоры, а затем он направился в дом Козимо де Медичи – фактического правителя города, чтобы начать переговоры.

Опытный мастер международной политики, 70-летний Козимо тщательно продумал, где во дворце встретить юного гостя. Первое впечатление очень важно, и не только в дипломатии. Хотя придворный этикет требовал принять столь аристократического гостя в одном из больших публичных залов на piano nobile, характер обсуждаемых проблем заставил Козимо дождаться Галеаццо Марию в небольшой и более интимной частной капелле дворца. И это был очень мудрый выбор.

Галеаццо Мария Сфорца прибыл от герцогского двора Милана. Он привык к великолепию. Но то, что он увидел, переступив порог, могло бы поразить сына даже самого богатого принца. Крохотная капелла – свита миланца с трудом там поместилась бы – поражала буйством жизни и цвета. Три стены были расписаны яркими, пышными фресками, изображающими «Шествие волхвов в Вифлеем» [ил. 18]. И хотя ко времени визита Галеаццо Марии они еще не были закончены, но все равно поразили бы воображение любого изысканного ценителя и знатока. Это был «сказочный мир веселья и обаяния».3 Три царя путешествовали «по-королевски в окружении безмятежного пейзажа». Фрески были наполнены реалистическим деталями. Художник Беноццо Гоццоли идеально передал роскошь и торжественность библейской процессии. Заказчики не жалели денег. Гоццоли изобразил персонажей своих фресок в самых ярких и драгоценных нарядах, не жалея самых дорогих материалов – золота и ультрамарина.4

Но если первой реакцией Галеаццо Марии было бы изумление, то затем Козимо показал бы ему нечто большее, чем внешняя красота. В капелле было нечто такое, чего сразу не заметишь. Несмотря на все богатство и живость, фрески Гоццоли не просто рассказывали историю волхвов. Они делали нечто совершенно другое.

Хотя внешне шествие волхвов напоминало впечатляющие процессии, которые во Флоренции проходили в день Крещения, художник вне сомнения использовал библейскую историю для прославления богатства и власти Медичи.5 Каждый персонаж на фресках Гоццоли был портретом одного из членов совета Флоренции, который в 1439 г. собирался в попытке примирить Восточную и Западную Церкви. Главные роли отводились членам семейства Медичи.

На южной стене был изображен бывший византийский император Иоанн VIII Палеолог. Одетый в роскошные восточные одеяния и увенчанный тюрбаном он изображал Валтасара. На западной стене в виде Мельхиора художник изобразил патриарха Константинополя Иосифа II. Мельхиор с длинной белой бородой был изображен верхом на осле. На восточной стене располагалась еще незаконченная главная сцена. Третьего и самого юного из волхвов Каспара художник изобразил в виде красивого юноши в великолепной золотой мантии. Это было идеализированное изображение внука Козимо, Лоренцо Великолепного – тогда он был еще 10-летним мальчиком. А за ним художник изобразил самого Козимо в сопровождении сына Пьеро – «подагрика» – и свиты экзотических слуг. В толпе фигур позади Козимо Галеаццо Мария наверняка разглядел бы прелатов, в том числе Исидора Киевского и кардинала Энея Сильвия Пикколомини (впоследствии папы Пия II), а также знаменитых ученых – греков Аргиропулоса и Георгиоса Гемистуса Плетона. В свите Гоццоли изобразил и художников, в том числе и себя самого. В крайней левой части находились две незаконченные фигуры, но по одним лишь лошадям было понятно, что это будут портреты влиятельных аристократов. В одном уже можно было узнать Сиджисмондо Пандольфо Малатесту, владетеля Римини, а вторым вскоре должен был стать сам Галеаццо Мария.

Это был великолепный ход. Хотя меценатов часто изображали, как «участников или свидетелей священных драм»6, «Шествие волхвов в Вифлеем» уникально тем, что библейский сюжет оказался наполненнным символами светских ритуалов и превращен в средство удовлетворения гордыни Медичи. «Никогда прежде вся семья не была еще включена в священную историю».7 И вскоре после этого другие семьи тоже стали также явственно использовать искусство для подкрепления своей уверенности и честолюбия.

Восхождение мецената

Присмотревшись к фрескам Гоццоли, Галеаццо Мария Сфорца не мог не признать, что в лице Козимо де Медичи он встретил человека высокой культуры и утонченности. Он обладал хорошим вкусом, чтобы заказать поистине потрясающие фрески одному из самых блестящих художников Флоренции. И в то же время он решил изобразить себя в обществе самых ярких умов своего времени. Несомненно, Козимо де Медичи был очень глубоким и утонченным человеком. Не стоило и сомневаться, что такому человеку любой доверил бы и деньги, и политическую власть.

Именно на такой вывод Козимо и рассчитывал. Он долго и упорно создавал такой образ. Сделав огромное состояние в банковском деле, он находил невыразимое наслаждение в познании искусств и общении с лучшими художниками своего времени. Он заказал Микелоццо реконструкцию дворца Медичи-Риккарди. Он энергично покровительствовал самым талантливым художникам эпохи. На него работали Донателло, Брунеллески, Фра Анжелико и Фра Филиппо Липпи. В семейном дворце постоянно велись оживленные дебаты на самые разные художественные и интеллектуальные темы. Козимо всегда с радостью приветствовал новые таланты. Он дружил с теми, кто обладал явными способностями, давал им новые заказы и обсуждал эскизы и наброски будущих проектов.

Козимо стремился создать себе репутацию не просто покровителя, но просвещенного ценителя и знатока. На его огромные деньги художники, поэты и музыканты соревновались друг с другом в восхвалении его знаний в самых возвышенных словах. Поскольку им было прекрасно известно, кем хочет видеть себя Козимо, они не ограничивались одной лишь культурной утонченностью, но восхваляли и его общественные добродетели. Вот как говорил его близкий друг, книгопродавец Веспасиано де Бистиччи:

Давая аудиенцию ученому, он обсуждал с ним труды и книги. В обществе теологов, он демонстрировал знакомство с теологией – эту отрасль знаний он всегда изучал с наслаждением. То же касалось и философии… Музыкантов поражало его знание музыки, в которой он находил большое удовольствие.

То же относилось к скульптуре и живописи; эти искусства он понимал в совершенстве и оказывал благодеяния всем достойным мастерам. Он был большим знатоком архитектуры. Без его мнения и совета не строилось и не завершалось ни одно сколь-либо значимое публичное здание.8

В добродетели просвещенности и меценатства Козимо преуспел, как никто другой. Его вкус и проницательность были не просто хороши, но и заслуживали всеобщей похвалы, потому что он с готовностью ставил их на благо своего города. Веспасиано задавался вопросом, кто мог бы не любить такого человека: Очарованный его меценатством и знаниями современних позже писал: «Сколько знаний демонстрирует он в области неопределенного! Какая любовь к стране наполняет его бодрые мысли!».9