Читать книгу "Куда летит время. Увлекательное исследование о природе времени - Алан Бёрдик"

И вот я здесь, не прерывая свободного полета сквозь настоящее, пытаюсь установить, замедлится ли время и для меня. Стану ли я больше успевать, если растяну настоящее мгновение, – ускорится ли моя реакция, обогатится ли восприятие окружающего мира новыми подробностями, которые ранее оставались незамеченными? Как вообще подступиться к таким материям? Ученые, дерзнувшие замахнуться на подобное, неизбежно сталкиваются с головоломным вопросом: когда приступить к изучению мнимо растянувшегося настоящего? Прямо сейчас, в кратчайший миг его зарождения, который, вполне вероятно, окажется недоступным для восприятия? Или спустя некоторое время, когда крайне сложно определить, что именно произошло, полагаясь на обманчивую память о пережитом? Размышляя о времени, невозможно продвинуться далеко, не разрешив одну из глубочайших проблем литературы: как долго длится настоящее и какую позицию относительно текущего момента занимает человеческое сознание? Историк психологии Эдвард Дж. Боринг, работы которого читаются на одном дыхании, однажды предложил такую формулировку вопроса: «В какой момент времени происходит осознание времени?» У Блаженного Августина, само собой, находится резонный ответ: «Что же измеряем мы, как не время в каком-то его промежутке? […] Того, чего уже нет, мы измерить не можем»[50].

Что же побуждает сознание находиться в настоящем – или где бы то ни было, коль скоро мы расцениваем это как настоящее? Некоторые эксперименты в области психологии дают понять, что восприятие того, что мы называем настоящим, ограничено двумя взмахами ресниц, и этот промежуток длится около трех секунд. Лично я сомневаюсь, стоит ли полагаться на движения век как на средство измерения времени. Иногда мои веки движутся быстро, иногда не движутся вообще – постоянно отслеживать все эти тонкости не представляется возможным. Сейчас, когда я продолжаю падать, в ушах, должно быть, свистит ветер – даже если и так, я все равно не замечаю этого. Трех секунд явно недостаточно для обдумывания чего-либо, так что в памяти, скорей всего, отложится совсем не то, что я чувствую в непосредственный момент. А скорость падения все нарастает – единственное, в чем я могу быть абсолютно уверен в настоящее время.

В возрасте восьми лет Дэвид Иглмен упал с крыши. «Я хорошо помню, как это произошло, – сказал он мне. – С краю крыши свисал рубероид, – впрочем, тогда я еще не знал такого слова, – и я принял его за кончик крыши, наступил на него и скатился вниз».

Иглмен отчетливо помнит ощущение замедления времени в момент падения. «Меня посещали вереницы мыслей, которые, казалось, замерли в неподвижности, однако поражали ясностью. К примеру, я раздумывал, получится ли ухватиться за свисающий край рубероида, – рассказывал Иглмен. – В то же время я каким-то образом чувствовал, что рубероид порвется, и только потом я понял, что в любом случае не успею до него дотянуться. И тогда я устремился вниз, глядя, как ко мне приближается кирпичный фундамент».

Иглмену повезло: он отделался кратковременной потерей сознания и сломанной переносицей, однако пережитое чувство замедленного времени очаровало его навеки. «За второй и третий десяток лет жизни я прочел много научно-популярных книг по физике, в которых говорилось о времени и релятивистском сокращении масштабов, – „Вселенная и доктор Эйнштейн“ Барнетта и тому подобное. И я проникся идеей непостоянства времени».

Избрав профессию нейробиолога, Иглмен обосновался в Стэнфордском университете и изучает, помимо прочего, восприятие времени. Ученый был зачислен в штат недавно, прежде он много лет проработал в Бэйлорском медицинском колледже в Хьюстоне. Исследователи времени специализируются на различных вопросах. Одни сосредоточиваются на феномене биологических часов – двадцатичетырехчасового цикла биоритмов, управляющих ходом наших дней. Другие проводят исследования в области «интервального хронометрирования» – способности мозга к планированию действия, вынесению суждений и оценке длительности отрезков времени в течение коротких промежутков продолжительностью от одной секунды до нескольких минут. И совсем немногочисленная группа ученых, в число которых входит Иглмен, занимается изучением нейрофизиологической основы восприятия времени в масштабах миллисекунд – тысячных долей секунды. Одна миллисекунда кажется незначительным отрезком времени, однако в действительности все основные виды человеческой деятельности измеряются миллисекундами, включая способность говорить и понимать чужую речь, а также применять на практике интуитивное распознавание причинно-следственных связей. Осознание мгновений в сочетании со способом восприятия и обработки поступающих сведений головным мозгом равносильно осознанию фундаментальных единиц чувственного опыта. Но если в ходе двух минувших десятилетий было получено подробное описание принципа действия биологических часов, то проблема работы «внутреннего хронометра» была вынесена на обсуждение совсем недавно. О локализации механизма определения длительности временных интервалов в головном мозге также мало что известно; более того, до сих пор не выяснено, насколько применима к данному понятию аналогия с часовым устройством. Если внутренние миллисекундные часы действительно существуют, в них таится еще больше загадок – отчасти потому, что технический инструментарий нейронауки лишь совсем недавно достиг той степени развития, которая требуется для изыскания способов оценки способности мозга к хронометрированию в масштабах высокоточных измерений.

Иглмен полон энергии и фонтанирует идеями, выходящими за рамки общепринятых академических интересов. Когда я познакомился с ним, он только что опубликовал роман «Сумма» и проводил серию экспериментов, которые на первый взгляд казались легковесными, хотя по факту в них содержался нешуточный вызов. Один из опытов, преследующий цель выяснить, как и почему возникает чувство замедления времени, был поставлен в тематическом парке «Потрясающая невесомость» на аттракционе «Точный бросок в свободное падение со ста футов». С той поры Иглмен написал пять книг, вел на общественном телевидении серию передач о функциях мозга, становился героем публикаций в журналах, включая The New Yorker, и выступил на популярной конференции TED (Technology. Entertainment. Design – Технология. Развлечения. Дизайн). Некоторое время он жил в области залива Сан-Франциско, намереваясь наладить коммерческое производство изделий, в основе которых лежали две его разработки. Одна из них представляла собой жилет для глухих, передающий звуковые колебания в форме тактильных ощущений, который заменил слух примерно в той же степени, в которой шрифт Брайля предоставляет слепым возможность чтения. Вторым изобретением был смартфон с приложением для ввода графических данных, позволяющий диагностировать сотрясение мозга с помощью серии интеллектуальных игр.

Деятельность Иглмена и общественный интерес к его инициативам может вызвать скепсис и профессиональную зависть со стороны других нейробиологов, исследующих сугубо биологические аспекты функционирования мозга, которые не могут вызывать массовый ажиотаж и восприниматься с той же всеобъемлющей ясностью, что и результаты исследований в области когнитивной психологии. «Работа Дэвида меня глубоко впечатляет и развлекает», – сообщил мне один из ведущих исследователей времени. В то же время коллеги Иглмена отмечают, что его исследования проложили путь в новую область знаний. Как-то раз, когда я пришел навестить Иглмена, он пригласил на встречу Уоррена Мека, нейробиолога, работающего в Дьюкском университете и снискавшего большой авторитет в области интервального хронометрирования, и предложил коллеге рассказать о работе возглавляемой им кафедры. Саркастическая усмешка Мека производила устрашающее впечатление, а свой рассказ он начал с небольшого признания: «Я – старец-время, отголосок прошлого, а Дэвид – вестник будущего».