Читать книгу "Музей смерти - Александр Тамоников"

– Такие вот нравы были, молодые люди, – вздохнула тетя Валя. – Хотя это редкий случай, на Руси такое не принято было… Заклевали, в общем, женщину. Она на самом деле ведьма была… ну в хорошем смысле – чародейка, кудесница. Но зла никому не делала, людям помогала, а то, что в свою жизнь никого не пускала, – так это ее право… Кончилось печально. Официальная версия, которую потом жандармы нарисовали, – сама с собой покончила. И точка. Труп ее с камнем на шее пацаны нашли – от ее подворья отнесло метров на сто… Но люди шептались, всякое говорили. Кто-то видел, и мама меня уверяла, что этим людям можно доверять, не сплетники они. Староста Тихон Фомич подзуживал родственников Сафроновых, всячески науськивал. А тут подпили мужики – и давай… Вроде их староста и привел, но держался сзади. Ворвались мужики в дом к Марии, выбили дверь, давай ее бить, за волосы таскать. Люди слышали, как Мария кричала – мол, невиноватая она, но только пуще распалила родню Сафроновых. Выбросили ее во двор, через заднюю дверь, а участок к реке спускался, и от соседей не видно, что у Власовых происходит… И никто не знает, что было дальше…

Но представить несложно. Камень на шею – и в воду. Вечер уже был, смеркалось. Потом вернулись в дом, навели порядок, на берегу тоже все подчистили. Наутро Марию никто, конечно, живой не видел, назавтра – тоже. Потом пацаны ныряли – чуть богу душу не отдали, когда труп из воды на них выплыл… Жандармов вызвали, все написали, как надо. Сама это сделала – и точка. Туда и дорога злой бабе.

– А ведь знали многие, все как есть знали, – вздыхала тетя Валя. – Да и сам староста ходил гоголем, фыркал на всех. Но кому охота с ним связываться? Власть как-никак, с полицеймейстером дружит, с местной церковью – разве докажешь правду? Только в гроб себя сведешь. Когда труп нашли и в больничный морг отправили, Макару сообщили в Лебяжье – отпрыску Марии. Не любил он свою мать, так сложилось у них в семье, но похоронить приехал. Он в погребальной конторе трудился, был помощником ее владельца, господина Сидорчука, ну и расстарался – сделал хорошее надгробье, гроб – из лучших, крест, не пожалел денег ради мамки… Староста ему решительно отказал: ведьму, тем более самоубийцу, на кладбище среди нормальных людей хоронить не позволю. Вон у болота хорони, на выселках, там, где люди не ходят. Делать нечего, заплатил Макар парням, отвезли тело от других подальше, все атрибуты могильные, и устроил захоронение на выселках. Красивую могилу, говорят, отгрохал – крест, плиту, с гробом особо постарался… Староста дернулся: мол, какой такой крест у ведьмы?! Не православная она, утеряла веру! Так Макар его осадил – вранье это все, наветы и злопыхательство, Мария Архиповна всегда была доброй христианкой – верил в это и всегда будет верить! А кто не верит, пусть катится к дьяволу! Тихон поостерегся спорить, боялся, что правда вылезет, унялся. А впоследствии ударил исподтишка: отобрал у Макара дом матери, подделал бумаги в нотариальной конторе, привел полицию в дом и поставил перед фактом. Макару отсоветовали воевать со старостой, мол, смирись, парень, пока жив…

– Да уж, отвратительная история, – заметил я.

– А вы думаете, она на этом кончилась? – Тетя Валя подскочила, чтобы подлить мне чаю. – Прошло не больше месяца, как друг за дружкой умерли три сельских мужика – родственники убиенных Сафроновых. Два брата жены и деверь. Одному пила на лесосеке горло перерезала; у другого черепушка треснула – лошадь-тяжеловоз на нее наступила, когда он оступился в конюшне… Третий утонул… Люди говорили, что это мужики, которые со старостой в дом Марии в тот вечер нагрянули… Но и это еще не все. Когда Макар могилу-то матери отгрохал, три пьянчужки на нее пришли – как потом стали говорить, деклассированные элементы. Самогон пили, крест выдрали и выбросили, могильную плиту перевернули – а потом еще и хвастались на селе, мол, дали прикурить проклятой ведьме! Прошла неделя – стали умирать в жутких мучениях. У одного живот схватило, приехал врач, развел руками – не мой, говорит, случай, везите на кладбище. Другой напился в кабаке и помер, не приходя в сознание. У третьего во сне кровь горлом пошла, бился в корчах, земский доктор даже не доехал… Макар, сынок Марии, приехал из Лебяжьего, все поправил на могиле, сделал, как было, и уехал. К тому захоронению больше никто не подходил – все поняли. А Макара больше никто не видел. Может, приезжал на могилу, да в деревню не заходил. Потом война началась, а потом… ну сами знаете…

– У вас прекрасная память, тетя Валя, – пробормотала Варвара. Мы молчали. Становилось не по себе. Холодная ящерица ползла по позвоночнику, поднимались волосы от мурашек.

– Староста не умер? – спросил я.

– Мама удивлялась – жил какое-то время. Злой ходил, постоянно раздражительный. Кому-то признался, что терзают дикие мигрени, видения мучают. Доктора не помогают со своими микстурами, батюшка с божьим словом тоже не лечит. Может, врали люди, может, нет, но слухи ползли, что Тихон Фомич украдкой являлся на могилу Марии, каялся, умолял простить. Но Мария была непреклонна, и мучения только усилились… В двенадцатом году, или чуть позже, но еще до войны, он сгинул куда-то – сказывали, что продал свое имущество вместе с домом Марии, убег куда-то… Да, моя милая, хорошая память, не жалуюсь, – улыбнулась женщина Варваре. – Мы с мамой очень близки были. Она одна, и я одна. Я же поздняя у нее, в тридцать девять родила, других детей у матери не было, не считая трех выкидышей…

– Спасибо, тетя Валя, вы нам здорово помогли, – сказал я.

– И фотографии не хотите посмотреть? – Хозяйка прищурилась, смотрела хитро, явно понимая, что с нами что-то нечисто.

– Фотографии? – встрепенулся я. – А есть фотографии?

Взлетели к потолку выщипанные брови Варвары.

– Конечно, есть, – кивнула тетя Валя. – Ведь это был двадцатый век, технический прогресс шел полным ходом. В Криводановке работало фотоателье, их выездные фотографы разъезжали по окрестным селам, закупали препараты и технику в Новониколаевске. Если в село приезжал фотограф, к нему обязательно выстраивалась очередь; люди звали агента фотоателье к себе домой, где он их снимал в домашней обстановке. Удовольствие было недешевым, но стоило того, многие люди специально откладывали деньги, дожидаясь визита мастера по съемкам… У мамы было много фотографий… – Тетя Валя кряхтела, вытаскивая старые обувные коробки из буфета. – Не все они, конечно, сохранились, многие выцвели, там ничего не разглядеть, но есть и такие, где все видно… Вот, смотрите. – Тетя Валя села за стол, стала перелистывать ветхие альбомы, а мы стояли у нее за спиной, таращились на снимки.

Эпоха оживала, приходила в движение, прогуливались люди, и даже замычала корова, рядом с которой снимались счастливые детишки… Я мотнул головой, скинул наваждение. Тетя Валя перебирала блеклые пожелтевшие снимки. Изображения выцвели, бумага ветшала, некоторые фотографии, чтобы не развалились, переклеили клейкой лентой. Меня всегда поражали лица на старых фотографиях. Они какие-то замороженные, постные, без эмоций. Глаза широко раскрыты, спины прямые, а лица никакие, словно боялись показать, что они живые люди. Словно фотограф перед съемкой призывал: а теперь застыли и делаем наискучнейшую физиономию… Люди во дворе, люди в домашних интерьерах, люди на деревенской улице. Село Кривошлыково, конечно, узнавалось с трудом.