Читать книгу "Улица Марата и окрестности - Дмитрий Шерих"

В лавки я ездить любил, потому что меня там баловали. При появлении нашем в лавке, старик-хозяин Любимов тотчас лез в банку с паточными леденцами и преподносил мне леденец. Эти леденцы продавались во всех мелочных лавках четыре штуки за копейку. Они были со стихами на всунутых в них билетиках, совсем не детского содержания, хотя раскупались детьми. На билетиках было напечатано:

«Лучше в море утопиться, Чем в несклонную влюбиться»,

или:

«Мила ты мне, мила И будешь, и была»,

а то:

«Катя, ангел, как не стыдно Сердце взять и не отдать».

Иногда подносился мне Любимовым пряник, изображающий конька, на голове которого был прикреплен кусочек сусального золота. Помню, что пряники того времени, изображавшие какие-либо предметы (сердце, лестницу, конька, рыбу, бабу, уперевшую руки в бока, и т. д.) непременно были украшены маленьким кусочком сусального золота.

Дом № 53

Лавочник-старик, о котором я упоминаю, был очень популярным человеком в Ямском рынке... Он лечил глаза, употребляя какую-то примочку собственного изделия, и заговаривал зубную боль, давая проглатывать бумажку с написанными им таинственными словами, которые читать не позволял. Помню, что к нему обращалась за помощью наша прислуга и некоторые из наших родственников и, как рассказывали, получали исцеление. Носили к нему и детей с гноящимися глазами и трудно прорезывающимися зубами... Лечил он даром и только требовал, чтобы была поставлена свечка Петру и Павлу, так как сам он носил имя Петра... Нянька моя, Клавдия, крестьянская девушка-ярославка, очень часто лечившаяся у него от зубной боли, говорила, что лечение он знает по "черным книгам", которые читает, что читать эти книги – великий грех, так как нужно это делать ночью при свечке из человечьего сала. Мать моя пробовала ее убеждать в противном, но она стояла на своем...».

Воспоминания Лейкина можно дополнить небольшим комментарием: лавка Петра Любимова размещалась в той стороне Ямского рынка, которая выходит на Разъезжую улицу. Его потомки торговали здесь и много позже, уже в начале XX столетия.

Популярные персоны были на Ямском рынке и в более поздние времена. Легенда гласит, что в советские 1920-е здесь торговала квашеной капустой Ольга Штейн, знаменитая до революции аферистка. На счету Штейн были искрометные аферы: то она угоняла автомобиль, закладывая его в ломбард, то нанимала управляющих на мнимые прииски, требуя с ним многотысячный залог. Ольгу Штейн не раз судили, но она бралась за дела с новыми силами. Первая ее отсидка началась в 1908-м, последняя – в 1924-м. После этого она вроде бы ушла на покой, хотя достоверных сведений на этот счет нет. Как и на счет того, на каком же именно рынке торговала она капустой. По одной версии, на Ямском, по другой, на Сенном. А по третьей – и вовсе не торговала, а отправилась на Дальний Восток, где и умерла...

Продовольственная торговля отбыла с Ямского рынка, когда неподалеку открыли Кузнечный. Ямской тогда отдали разным полезным учреждениям. С 1960-х тут работал комиссионный мебельный магазин, хорошо знакомый большинству горожан.

А во время съемок популярного телефильма «Собачье сердце» Ямской рынок ненадолго «переехал в Москву». Известно, что действие булгаковской повести происходит именно там, в первопрестольной – но снимали картину питерские кинематографисты. Неудивительно, что в начале фильма, в кадрах «послереволюционной Москвы» можно увидеть наш Ямской рынок. С его ступеней сходил профессор Преображенский, когда впервые увидел несчастного Шарика, которому суждено было на время стать гражданином Шариковым...

ДОМ № 55

СРЕДИ ХРЮКАНЬЯ И РЕВА

За Ямским рынком мы пересекаем Боровую улицу – еще одно напоминание о находившемся здесь боре. А на углу Боровой и Николаевской стоит пятиэтажный дом № 55, построенный на исходе XIX века Павлом Юльевичем Сюзором. Этот известный и плодовитый архитектор возвел в Петербурге множество домов – неплохих, но ничем особенно не выдающихся. И даже удивительно, как тот же Сюзор создал один из ярчайших образцов петербургского модерна – дом компании «Зингер»!

Что касается дома на Николаевской, то заказчиком строительства и первым его владельцем был подрядчик Родион Степанович Гробов. Инициалы «Р. Г.» можно и сегодня увидеть на фасаде здания. Впрочем, в руках Гробова дом оставался недолго: уже скоро хозяином дома стали князь Семен Семенович Абамелек-Лазарев и его сестра Елизавета, в замужестве графиня Олсуфьева. В их совместном владении дом оставалася до предреволюционных лет.

Шталмейстер двора и богатейший человек, князь Абамелек-Лазарев обеспечил себе место в истории не придворными успехами и не своим богатством. Питомец петербургского Университета, он совершил несколько ученых экспедиций по странам Востока. Ему был 31 год, когда он участвовал в раскопках древнего города Пальмира и обнаружил там «Пальмирский тариф» – громадную мраморную плиту с надписями на арамейском и греческом языках. Этот уникальный памятник был перевезен в Петербург и хранится ныне в собрании Эрмитажа.

Дом № 55/5

А еще Семен Семенович владел роскошной виллой в Риме, которую завещал своей жене, а после ее кончины – Императорской Академии художеств. С этим, правда, все оказалось непросто – хотя бы потому, что Абамелек-Лазарев ушел из жизни в 1916-м, а уже через год в России установилась новая власть. Да и наследование в две ступени итальянским законодательством не допускалось. Долго шли судебные разбирательства, потом виллу конфисковало итальянское государство (обещав вдове компенсацию), но в итоге вилла перешла все-таки к СССР. Теперь здесь помещается российская дипломатическая миссия в Италии...

Абамелек-Лазарев был не единственной знаменитостью, связанной с историей дома № 55: об этом мы можем узнать из уже знакомой нам адресной книжки Антона Павловича Чехова. В ней есть такая запись: «Комиссаржевская – Николаевская 55».

В.Ф. Комиссаржевская

Да, это знаменитая актриса Вера Федоровна Комиссаржевская! Она жила здесь на рубеже XIX и XX столетий, когда служила в Александринском театре.

С Чеховым ее сблизило участие в постановке «Чайки». Увы, спектакль провалился с оглушительным треском. Как писал Анатолий Федорович Кони, «публика с первого же действия стала смотреть на сцену с тупым недоумением и скукой. Это продолжалось в течение всего представления, выражаясь в коридорах и фойе пожатием плеч, громкими возгласами о нелепости пьесы, о внезапно обнаружившейся бездарности автора и сожалениями о потерянном времени и обманутом ожидании».