Читать книгу "До и после динозавров - Андрей Журавлев"

Тут из тумана болотного выползает зверушка махонькая. Стрелу во рту еле волочит. Лапки у нее из-под тулова чуть выглядывают. Хвост длинный. Глаза во лбу. Голова полумесяцем. И вся такая лепая. (Старое слово «лепый» в нынешнем русском языке не сохранилось. Осталась лишь противоположное по значению слово «нелепый». Означает оно «вздорный», «пустой», «некрасивый». Может быть, потому, что лепого в жизни встречается гораздо меньше, чем вздорного, пустого и некрасивого.)

Иван как ту голову полумесяцем узрел, так и втетерился. Влюбчив очень был, дурак. А зверушка лепая ему молвит:

— Бери меня, Иван, в жены — не пожалеешь. Будут у нас потомки с лапками да хвостиками, ну чистые тритоны водяные. Другие же вовсе без лапок будут, червячкам подобные.

Червячки, конечно, царевичу не шибко понравились, да больно зверушка лепая была. Только он схотел согласием ответить, как бугор под ним ходуном заходил.

Оказалось, что не бугор это вовсе, а голова огромадная, трехглазая. Два глаза большие — во лбу, а третий — мелкий — на темечке. Разинула эта голова пасть саженую, зубастую. Да зубы-то все острые да складчатые, будто узор татарский. И зверушка лепая в пасти той вмиг счезла. Прямо со стрелой каленой.

Осерчал Иван так, что даже испугаться забыл. Как всадит другу стрелу каленую в голову страшенную. Чудом свой сапог сафьяновый не спортил. А зверюге трехглазой хоть бы что. Вдарилась стрела об ее шкуру костяную — аж погнулася ипритупилася.

Тут зверюга во всю длину свою трехаршинную из болотины болотин вылезает. Стрелой гнутой бока костяные почесывает да приговаривает:

— Ох, и люб же ты мне, Иван, царев сын. Так люб, что и не знаю, то ли счас тебя съесть, то ли до гостей оставить, то ли потомство развесть сначала. А детки у нас с тобою будут маленькие, шустренькие. Будут без хвостиков попрыгивать, поскакивать да язычком в комариков постреливать. Зваться же будут лягвы да жабочки.

Понял тут Иван, что если возьмет эту гадину в суженые, то уж точно дурак будет. Стрела каленая у него одна осталася, самому надобна. Так он ухватил бочонок зеленки и зверюге прямо в пасть втункал. А пока та бочонок сглотнуть силилась, всю ей голову трехглазую пластырем скрячил. И бегом по болотине трясучей, не разбирая дорог. Да и чего их разбирать было, коли нет никаких дорог в болотинах?

Бежал он так, спотыкаючись, пока не забежал незнамо куда. Незнамо где решил он в последний раз счастья спытать. Вынул из колчана узорчатого остатную стрелу каленую. Натянул тетиву тугую. Вздохнул глубоко. И выпустил стрелу из незнамо откуда еще далее. Да когда стрелял, оступился Иван. Взвилась стрела высоко. Над самыми плывунами превысокими да хвощами могутными. И пала вниз, прямо перед царевичем, и в воду ушла. Только пошли от нее по воде круги стоячие.

Пуще прежнего закручинился Иван, сидячи над теми кругами. Уже было и сам в те круги скакнуть собрался, но выплывает тут к нему ящерка земноводная. Не особенно лепая, совсем не огромадная, серенькая, невзрачненькая. Остренькой мордашкой Ивану в сапог сафьяновый тычется, стрелу каленую протягивает и хвостом жалобно так пошевеливает. Пожалел дурак бедняжку, да и стрел у него больше не было. Стали они из незнамо откуда выбираться. Долго продирались они середь плывунов необъятных да хвощей неохватных по болотине трясучей. Ящерка серенькая часто останавливалась, чтобы отдышаться да похрумкать насекомин странных своими зубками вострыми.

Возвернулся Иван со своей суженой во дворец. Прочие невестки над его ящуркой земноводной, конечно, надсмехаются. Но она, хоть чуть поболе сапога сафьянового была, да и то если с хвостом мерить (а хвост у нее длиннее всего остального), себя да Ивана в обиду не дала. Одной невестке зубками вострыми в нос впилась, другой в ухо вцепилась. Стали Ивановы невестки и братья ее за версту обходить. Сам же царь на дуракову женушку не нарадовался. Она на царевом дачном огороде всех насекомин зловредных да слизняков поганых извела. Так что по осени выросла у царя репа большая-пребольшая. (Но это мы уже совсем в другую сказку случайно попали.)

Прошло время, и пошли у Ивана детки, один краше другого. Одни — чешуйчатые, зубастые, ростом поболее самого Змея Горыныча, другие — усатые, клыкастые. Потом у них внуки появились мохнатые, затем правнуки с деревьев слезли.

Но это — уже и не сказка, а очень даже правдивая история. Иван-то хоть и дурак был, да выбор правильный сделал. А может, и не было ни Ивана, ни царя. Была лишь ящурка земноводная восемь сороков миллионов лет назад. Называлась она «угольной ящерицей», потому что жила в лесах каменноугольных, где росли те самые плывуны да хвощи древовидные. Было их так много, что каменный уголь получился. И была эта «угольная ящерица» великой прародительницей всех тех, что и теперь по земле бегают да над землей летают. (Ну кроме тех хвостатых, безногих и бесхвостых, что от лепых и складчатозубых земноводных пошли.) Были ли в те далекие времена дураки, доподлинно не известно, но сейчас их точно хватает.

Под пологом гигантских трав, как в сказке, с «некрасивой лягушки» началась жизнь четвероногих, крылатых и двуруких.

Глава IX

От самого большого вымирания до мезозойской перестройки
(триасовый, юрский и меловой периоды: 248 — 65 млн лет назад)

Я ихтиозавр, плезиозавр, плиозавр, свирепый; я взрезаю воду;

обтекаемый, безмолвный, быстрый и легкий,

словно тень голубого — сама зубастая синь!

Пока не погрузятся в ил, распавшись, мои длинные кости,

освобождаясь от одолженных на время атомов,

и всё обратится камнем.

Айяла Кингсли

Почему единый материк почти опустел, а в одном-единственном, но очень большом океане ничего не осталось? Что лучше: спрятаться или убежать? Аммониты и белемниты: кому принадлежали рога египетского божества и чертовы пальцы?

Хуже некуда

Когда на суше все постоянно и разительно менялось, в морях каменноугольного и пермского периодов почти ничего не происходило. Накопление углей удерживало на суше неразложенные вещества с азотом и фосфором. Среди морских животных преобладали те, кто мог выжить на голодном пайке — кораллы, мшанки, брахиоподы и стебельчатые иглокожие. Изрядно прибавилось светолюбивых донных водорослей и тех, кто содержал фотосимбионтов.

Среди последних особенно необычными были гиганты из мира простейших (до одного сантиметра длиной) — фузулиниды (лат. и греч. «веретеновидные»). Фузулиниды относятся к проживающим в дырчатых раковинках амебам — фораминиферам (греч. «пороносцы»). Из самой большой дырки — устья — торчат тонкие ветвящиеся ложноножки. О своем существовании они, как и все раковинные животные, известили в раннекембрийскую эпоху. Первые фораминиферы жили в очень простых, похожих на шарик или трубочку раковинах. Строились раковины из «подножного» (точнее — «подлож-ножного») материала, чаще из очень мелких песчинок. В ордовикском периоде в моде среди фораминифер стали известковые раковины, причем из нескольких камерок. Со временем камерки стали выстраиваться в скрученные, свернутые и многорядные домики. У веретеновидных фузулинид раковинки закрутились настолько, что почти невозможно понять, где — конец, а где — начало. В каменноугольном и пермском периодах фузулинид было столько, что они образовали залежи пригодного в строительстве известняка. Такой известняк зодчие называли «чечевичным камнем», или «горохом». Именно из него возведены белокаменные соборы и палаты Владимиро-Суздальской Руси.