Читать книгу "Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл"

– Мы все исправим, – говорит она.

– Как?

Что-то мешает ему говорить, как будто в горле застрял волос, и, как ни старайся, его не убрать. Гарри знает, что вмешиваться нельзя. Но что-то случилось с ними со всеми в тот день в сентябре. Может быть, стоит довериться неведомым планам звезд. Может быть, из всего этого выйдет что-то хорошее. О чем он и молится каждый день: если не об искуплении, то хотя бы о том, чтобы ему указали, где выход.

Тишина взрывается птичьими криками. Пришло время утренней кормежки. Водоплавающие пернатые собираются на завтрак. Гарри стряхивает с рукавов древесную пыль.

– Поможешь мне покормить птиц?

Она бежит к озеру, где ее встретит солнечное утро. Гарри смотрит ей вслед, потом поднимает глаза к небесам: вдруг они что-то подскажут. Смотритель птиц громко свистит, и небо темнеет от крыльев. Два гуся пролетают сквозь Гарри, даже не замечая препятствия. Их перья не рвут ему кожу.

Часть четвертая. Непростое искусство

Смотрю в окно, вижу, словно во сне,Трещину в небе и руку, протянутую ко мне.Все кошмары сегодня пришли сюда,И, похоже, – надолго, если не навсегда.

Дэвид Боуи, «О, прекрасные твари»

Райский сад

Сады Кью пронизаны праздничным настроением. Сокрушительно-синее небо гонит людей на улицу: на прогулку, за поцелуем, в солнечный день без забот и тревог. Выходя из домов, люди прикрывают глаза руками, ослепленные солнцем.

У домика Минка юная пара играет на гигантском ксилофоне, стоящем в зарослях бамбука. Рядом включается поливальная установка, вода попадает на девушку. Та визжит, прячется за спину парня. Неподалеку, на скамейке Эдит Паркер, похрапывает одинокий старик. Он крепко спит, и любой может забрать его книгу или тщательно упакованный домашний обед, но никто не берет. На табличке написано: «Дитя природы, как каждый из нас».

Небо над Гарри – величавое синее небо Скалистых гор, словно кусочек чужого пространства нарушил границы тихого лондонского предместья. Родители жонглируют детьми и липкими пакетиками с соком. Гарри записывает свои наблюдения за пьяной пчелой, летающей между растрепанными гортензиями. Еще одна пчела зарывается в цветок чертополоха. Семья французов кормит уток хлебом. И тут Гарри видит скамейку Одри, на старом месте, под малиновыми лепестками кипрея. Джона что-то читает, кажется, проверяет тетради, и Гарри отчаянно хочет сказать ему правду: его жена никогда здесь не сидела. И что теперь делать? Если оттащить скамейку обратно, Джона найдет ее у пагоды, и они так и будут «бодаться», таская скамейку туда-сюда сообразно своим представлениям о том, где ей следует быть.

Гарри закрывает глаза и погружается в воспоминания: Одри весной 2004-го. Тот апрель стал временем движения навстречу – навстречу друг другу. Нарциссы еще не отцвели, и кто стал бы чувствовать себя виноватым в такой замечательный день? Даже их лепестки подрагивали от счастья.

– Во что ты веришь, Хал? Ты ходишь в церковь? Или ты агностик?

– Сад – моя церковь, – ответил он. – Деревья как шпили. Солнечный свет сквозь листву – как витражные окна. Ты чувствуешь?

Она прижала руку к его груди:

– Чувствую. Здесь.

Ему никогда в жизни не говорили ничего приятнее. Она была как цветок, растущий навстречу небу, жадно вбирающий свет всем своим существом. Она на мгновение прижалась щекой к его щеке и тут же отпрянула, рассмеявшись.

– Я схожу с ума.

Это прозвучало совсем не весело. Она смотрела на него так, словно он мог понять все ее страхи и слабости. А потом Одри расплакалась под разорванными солнцем листьями. Он обнял ее, вдохнул запах ее волос. Как он мог устоять? Она была для него солнцем, секвойей в облике женщины.

Она стала рассказывать о попытках зачать ребенка. У Гарри щемило сердце, и все-таки он произнес:

– Джона будет хорошим отцом.

– Да. Он будет хорошим отцом. Но я сейчас не об этом.

Она вытирает нос и поднимает глаза – красные, полные надежды.

– Ты, Хал, делаешь то, чего не могу сделать я. Растишь что-то живое, создаешь жизнь…

– Только при благоприятных условиях.

– Ты стал бы прекрасным отцом.

– Я не уверен.

Как он мог объяснить? Он пытался заглянуть ей в глаза, по-прежнему не понимая, почему они с Одри встретились. В тот первый день она была словно выцветшей, истонченной – почти на одной с ним частоте. Но обычно его замечают лишь дети, еще не испорченные рациональным мышлением, или люди, измученные бессонницей, или пьяницы и наркоманы – все, кто так или иначе провалился в трещины мироздания, – но Одри была совсем не похожа на сумасшедшую, которая разговаривает сама с собой на парковой скамейке.

Она заключала в себе все времена года, все капризы погоды. Возможно, судьба подарила ему встречу с Одри, чтобы он понял, что упустил в жизни: любовь к женщине, тихую радость от присутствия близкого человека. Возможно, он все еще здесь, потому что его земной путь пока не завершился. Он здесь еще не закончил. Когда они обнялись под омытыми светом деревьями, он забыл, что его окружает смерть. Одри прикасалась к нему, и это само по себе было чудом. Он начал надеяться, что она сумеет придать ему плотность и вес. Если она верит, что он настоящий, то так и будет. Но это не Гарри менял частоту, обретая телесную плотность; это Одри таяла на глазах. Становилась все более прозрачной и невесомой.

Он хотел лишь одного – чтобы она была счастлива, но разум не устоял перед чувствами. Когда ее губы легонько коснулись мочки его уха, он окончательно сдался. В это мгновение он не тревожился о Боге. Его единственным смыслом стала любовь – это он знал наверняка.

Одри вдруг отстранилась.

– Чуть не забыла, Хал. У меня для тебя подарок.

Она достала из сумки оранжевый шарф и обернула его вокруг руки Гарри, чтобы он почувствовал тонкий мягкий муслин. Гарри понял, что это узы, скрепившие связь между ними, – зарок на будущее. Бахрома была точно такого же цвета, как волосы Одри. Гарри смотрел ей в глаза, пока ее щеки не вспыхнули румянцем. Она улыбнулась ему и отвела взгляд. У нее был талант элегантно менять тему беседы. Одри заговорила о Вивальди. В их предыдущую встречу Гарри порекомендовал ей послушать «Глорию ре-мажор», но когда они обсуждали музыку, их мысли были совсем не о том. Они давали себе время привыкнуть к согласию друг с другом. Пока Гарри пытался вспомнить музыкальные термины вроде «гармонического построения», их возможное будущее формировалось во времени и пространстве.

Гарри напевает «Глорию» и наблюдает за цаплей, летящей над озером. Ее длинная шея – жесткая, неповоротливая. Жаркий день августа превращается в пронизанный солнцем вечер. Люди вытряхивают пледы для пикника, рассыпая хлебные крошки и пустые шуршащие пакеты. Закрывают свои потрепанные книжки и не спеша идут к выходу. Но сегодня мятежный закат. Никто не хочет соблюдать правила.