Читать книгу "Заговор против Николая II. Как мы избавились от царя - Александр Гучков"

Во время войны история с обвинением Мясоедова кончилась трагически. В 1915 г. сбежавший из германского плена подпоручик Колаковский обвинил Мясоедова в измене. Ставка в ее тогдашнем составе (Верховным главнокомандующим был великий князь Николай Николаевич) воспользовалась этим случаем, чтобы объяснить следствием измены свои промахи на фронте. Военно-полевой суд приговорил Мясоедова к смертной казни. Даже признание Мясоедова в мародерстве – говорилось о двух статуэтках, взятых им из дома в Восточной Пруссии, о каких-то оленьих рогах – не могло быть основанием для такого приговора.

Конец истории описывает Катков: «Выслушав приговор, Мясоедов попросил разрешения послать телеграмму царю и семье, и затем потерял сознание. Телеграммы, в которых Мясоедов утверждал, что невиновен, и просил родных смыть позор с его имени, так и не были отправлены, их подшили к делу. Казнь состоялась в ту же ночь после неудавшейся попытки Мясоедова покончить с собой». Вслед за казнью Мясоедова последовало увольнение военного министра Сухомлинова.

По словам Глобачева, «Керенский поспешил написать открытое письмо председателю Государственной думы Родзянко, между прочим нигде открыто не напечатанное, с резким осуждением и обвинением в государственной измене правительства и командного состава. Письмо, в виде отдельных листовок напечатанное в тысячах экземпляров, распространялось из-под полы в Петрограде и провинции, в чем и был весь его смысл, т. к. правды в нем не было ни на грош. Но успех оно имело, в особенности в студенческих и рабочих кружках».

План переворота

В эти годы Гучков был председателем Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Официально ЦВПК занимался распределением военных заказов. На деле эта организация готовила государственный переворот. С некоторого времени, вероятно, с 1914 или с 1915 г., Гучков тоже перешел к идее переворота: «Когда я и некоторые мои друзья в предшествовавшие перевороту месяцы искали выхода из положения, мы полагали, что в каких-нибудь нормальных условиях ‹…› выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя верховной власти ‹…› В этом направлении кое-что делалось до переворота, при помощи других сил и не тем путем, каким в конце концов пошли события…»

«Агенты Комитета и сам председатель постоянно выезжали на фронт для постепенной подготовки оппозиционного настроения среди командного состава, – пишет ген. Глобачев, – причем Гучков брал на себя главнокомандующих фронтами и командующих армиями. Он старался приобрести популярность и среди рядового офицерства ‹…› Например, в одном из полков, в г. Риге, Гучков заявил в офицерском собрании, что только благодаря его ходатайству был издан высочайший приказ по военному ведомству об ускоренном производстве офицеров в следующие чины во время их пребывания на фронте, чем вызвал по отношению к себе бурю восторгов – так что при оставлении офицерского собрания офицеры вынесли его на руках».

Агитация за переворот продолжалась и из других источников. Летом 1916 г. Родзянко, В. Маклаков и Терещенко ездили на фронт. Одной из целей этой поездки было привлечение на свою сторону главнокомандующего Юго-Западным фронтом ген. Брусилова. Брусилов был порядком обижен на Николая II. Во-первых, в 1915 г. он был награжден званием генерал-адъютанта при следующих обстоятельствах: «В столовой, – пишет он в воспоминаниях, – государь обратился ко мне и сказал, что в память того, что он обедает у меня в армии, он жалует меня своим генерал-адъютантом. ‹…› это пожалование меня несколько обидело, потому что из высочайших уст было сказано, что я жалуюсь в звание генерал-адъютанта не за боевые действия, а за высочайшее посещение и обед в штабе вверенной мне армии». «Обиду эту, – пишет Воейков, – генерал Брусилов сумел очень хорошо скрыть, так как на вид был страшно взволнован благорасположением к нему государя императора, изливал свои верноподданнические чувства, целовал руку царя, причем, не забыл и великого князя, которому тоже поцеловал руку». Но обиделся по-настоящему Брусилов, вероятно, позже, после «брусиловского прорыва», успех которого, как он думал, не был закреплен по воле царя.

Обиженного Брусилова попытались привлечь к делу. Родзянко послал ему свою «Записку», составленную по тому же шаблону, по которому принято было в Думе критиковать правительство: если о министрах Родзянко говорил: «Правительства нет, системы нет», то в «Записке» сообщалось: «В деле назначения и смены командного состава нет системы, и назначения на высшие посты носят чисто случайный характер». Брусилов, видимо, информацией Родзянко интересовался. Одна из его телеграмм по армии, № 96.506, так и начинается: «Председатель Государственной Думы Родзянко довел до моего сведения, что много офицеров, особенно нижних чинов, уезжают в тыл самовольно…»

Не забывали заговорщики и ген. Алексеева. Даже когда он лечился в Севастополе, к нему приезжали «представители некоторых думских и общественных кругов» с вопросом о перевороте. Алексеев считал, что переворот был бы губителен, т. к. фронт «и так не слишком прочно держится». Алексеев был почему-то убежден, что «представители» затем поехали к Брусилову и Рузскому и получили от них «ответ противоположного свойства». Около этого же времени тифлисский городской голова Хатисов предложил престол великому князю Николаю Николаевичу, но великий князь отказался. Инициатива переговоров во втором случае принадлежала кн. Львову. Есть данные, что и делегацию к Алексееву послал Львов.

В начале января 1917 г. в Петроград приехал очередной друг Гучкова ген. Крымов и просил Родзянко собрать депутатов Думы для рассказа о «катастрофическом положении армии». «Настроение в армии такое, – говорил на этом собрании Крымов, – что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют… Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим». С Крымовым согласился Шингарев, Шидловский сказал: «Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россию», а «самым неумолимым и резким был Терещенко». «Много и долго еще говорили у меня в этот вечер», – таинственно замечает Родзянко.

Немного позже состоялся обед у Вл. И. Гурко по случаю приезда из Ставки его брата. Приглашены были около 40 членов Думы и Государственного совета, среди них Савич, Шульгин, Шингарев, Стишинский, Гучков, Меллер-Закомельский. «Обменялись мнениями, – писал участник этого обеда член Государственного совета Менделеев. – Общее напряженное настроение. ‹…› Все ждали чего-то. Казалось, сейчас заговорят ‹…› о перевороте. Но я этого не дождался. А ушел одним из последних. После меня осталось человек пять, в том числе прирожденный заговорщик А. И. Гучков. Быть может, тут-то и началось самое серьезное».

Видно, что совещания такого рода перед февралем 1917 г. стали обычным делом. Такие совещания приучали общество к мысли о перевороте и приближающейся революции. Кроме того, на совещаниях легко знакомились или сговаривались нужные люди. Именно после одной из таких встреч сдружились Гучков и Некрасов.

Масоны

Очевидно, что Гучков, который «давно и широко раскинул сети своих сношений, как с командным составом армии, так и со служащими в центральных управлениях министерства», был объектом надежды масонов. Однако договоренности между ними до последнего времени не возникало; возможно, потому, что у масонов не было подходящего случая. Осенью 1916 г. им наконец удалось формально сговориться с Гучковым. В сентябре на встрече руководителей Прогрессивного блока у М. Федорова произошел обмен мнений: Родзянко, Милюков и их единомышленники были убеждены, что в революции ничего смертельного не заключается, потому что во всяком случае власть получат они. Гучков заявил: «Мне кажется, мы ошибаемся, господа, когда предполагаем, что какие-то одни силы выполнят революционное действие, а какие-то другие силы будут призваны для создания новой власти. Я боюсь, что те, которые будут делать революцию, те станут во главе этой революции».