Читать книгу "Зима и лето мальчика Женьки - Наталья Ковалева"

— Заберешь шмотки — и катись отсюда! — выдохнул Брига и пошел устало, не оборачиваясь.

Женька точно знал, что враг его все также пластом валяется под покатым бортом старой лодки. И еще знал, что Олюшка идет следом.

Глава 26

Десять дней до начала дороги

— Бриг, ты понимаешь, что нельзя так? — вздохнул Алексей Игоревич.

Он все пытался заглянуть в глаза мальчишке, но Брига отводил взгляд, показывая всем своим видом: «Будет так, как я сказал, потому что я так сказал. И нечего болтать попусту».

С той минуты, как в доме, где в эту ночь никто так и не уснул, появился Беня, Брига не проронил ни слова. Он даже позы не изменил: так и стоял, прислонившись к косяку, и напряженно наблюдал, как суетится Беня, засовывая свои вещи в рюкзак. Алексею Игоревичу вдруг показалось, что Брига стал выше ростом, будто эта ночь сделала его старше. Точно все детское, что жило в нем до сей поры, стерлось, резче и злее проступили скулы, а у губ залегла характерная горькая складка. Такая обычно появляется у людей, мало улыбающихся, но умеющих скрывать свое понимание мира за усмешкой, которую многие считают высокомерной. Алексею Игоревичу подумалось, что это несомненный признак силы — вот так взять да и спрятать душу за еле заметным движением губ. Но к добру или к худу эта сила?

Беня с надеждой взглянул на учителя. Брига нетерпеливо повел плечом, и Беня опять зашнырял по комнате в поисках давно уже собранных вещей. То, что мальчишки подрались, было очевидно. Сколько раз на памяти учителя они схватывались, казалось бы, с нешуточной яростью, а через десять минут уже мирно трепались на своем полуязыке-полущебете. Нет, музыканта никогда не радовала эта дружба. Если уж честно, он и дружбой это не называл: так могут срастись воедино стволы ели и березы, если капризной судьбе взбрело в голову швырнуть рядом два разных семечка. Они тянутся к свету изо всех сил и где-то даже помогают друг другу, укрывая от солнца, но приходит пора и одно из деревьев неминуемо гибнет. Людям проще: они просто могут оторваться друг от друга. С болью, с кровью, с муками, но оторваться. И надо бы радоваться тому случаю, что развел их тропинки, но Алексей Игоревич, сам себя не понимая, жалел сейчас шмыгающего Беню и в который раз бесполезно начинал:

— Мальчики, я хочу знать…

И понимал: они его не слышат и, кажется, даже не видят. Впрочем, не только его. Беня обреченно обвел взглядом комнату, ожидая даже не понимания, а хотя бы жалости. Брига усмехнулся; отвела глаза Олюшка. Вадик, ничего не понимающий и потому испуганный, захлопал ресницами. Алексей Игоревич осознавал, что сейчас он выставляет ребенка за дверь, в предрассветную мглистую сырость, на улицу. Но понимал, что, оставь он Беню — за дверь шагнет Бриг.

Беня оглушительно захлопнул дверь. С потолка отвалился кусок штукатурки, обнажив темное перехлестье дранки, неровные края коричневой корки, торчащую солому. Почему-то вспомнилось некстати, что вот надо бы дом перештукатурить.

— Куда он теперь? — выдохнула Олюшка. — Без денег-то…

Все обернулись на нее. Алексей Игоревич открыл тяжелый ящик комода, выхватил остававшийся червонец и выскочил на улицу.

Беня неторопливо шагал в никуда. Со стороны могло показаться, что парень просто прогуливается спозаранку, даже плечи распрямил, точно свалившаяся свобода, запах улицы, перекличка ночных поездов вернула прежнего Беню. И он шагал уверенно, чуток расслабленно, ровно настолько, чтоб никто не понял, в какую передрягу он только что попал.

«Да пошли они все!» — сказал он себе.

— Беня! — Алексей Игоревич поймал себя на мысли, что впервые произнес его кличку.

Все это время он никак не звал парня и испытывал при нем странную неловкость. Да, сейчас старик был благодарен мальчишке: он снял эту неловкость. Больше не надо было настороженно приглядываться, прислушиваться и ждать беды. Алексей Игоревич даже не счел унизительным, что Беня не замедлил шага и заставил догонять себя.

Учитель поравнялся с парнем только у вагончика, который гордо именовали вокзалом. Беня опустился на лавку:

— Че надо? — бросил исподлобья.

Бене захотелось, чтобы старик стал уговаривать его вернуться. С каким наслаждением он послал бы его куда подальше! Воздух свободы волновал беглеца. Теперь не надо было мыть руки, чистить зубы скрипучим порошком, следить за словами, чтобы не выскользнул в неурочное время колючий мат, и ложиться спать вовремя… Ну нет, назад Бене не хотелось — но пусть старик попросит!

— Вот деньги, возьми, — проговорил старик, пытаясь отдышаться. — Я ничем больше…

— Бабки? — опешил Беня, соображая, стоит ли брать.

По всему выходило, что надо оттолкнуть. Но какой же дурак от дармового отказывается? Он протянул цепкую лапу.

— Сколько? Чирик? И на том спасибо.

Алексей Игоревич потоптался еще на месте, хотел сказать что-то ободряющее, но Беня отвернулся и засвистел фальшиво.

— Взял бабки? — спросил Брига, пристально глядя в окно.

— Взял.

— Так я и знал.

Говорить было не о чем. Все сидели неподвижно, странно опустошенные. Только Вадька бессмысленно качался на сетке кровати, и она откликалась ржавым фальцетом.

— Ольга-а-а-а! Ольга-а-а-а! — раздалось вдруг так резко, что все вздрогнули.

— Мама! — испуганно ахнула девушка.

И никто больше не успел заволноваться — да и сил больше не было чувствовать что-то. На визжащую, как поросенок под ножом мясника, Алину смотрели равнодушно. И только когда она скаканула не по весу шустро к дочери, Алексей Игоревич произнес:

— Сядь, Алина!

И так спокойно это было сказано, что тетка и в самом деле замерла и даже присела было на стул, но тут же взвыла:

— Это ты сядешь! Сводник старый! Она же у меня не тронутая еще, ребено-о-о-ок.! — и кинулась к Бриге, взметнула перед глазами скрюченные пальцы. — Думаешь, городской, так все можно? Можно? Она одна у меня-а-а-а!

— И у меня, — отвел Брига от лица пятипалую угрозу.

— У тебя-а-а-а? — перешла на свистящий шепот мать. — Да ты выучись сначала, щенок!

— И выучусь, — хмыкнул Брига и вдруг застыл, даже рот приоткрыл; легко метнулась вверх черная крутая бровь…

Он обернулся на Вадика, потом на Алексея Игоревича.

— Ну, тогда и получишь ее, — отрезала Алина.

Ее ладонь с силой стукнулась о лакированный бок баяна.

— Инструмент! — поморщился Алексей Игоревич. — Ради Бога!

Брига, кажется, даже не расслышал последних слов, он вдруг очень явственно понял, что ему придется выучиться. Не было у него другого выхода.

Час назад он безоговорочно выгнал за порог не дружка, и не врага, и не случайного попутчика. Да! Он выгнал прежнюю жизнь со всей ее свободой, страхами, хождением по острому краю, со всем тем, от чего дни, даже полуголодные, приобретали особую окраску и особое звучание, притягательное, острое, сладкое. Как сквозь крашеное окошко общественной бани, попытался он разглядеть, от чего отказался, но видел лишь грязные потеки и разводы. Точно ночь отсекла все, что было, и остался лишь круг света под тряпичным абажуром, Оленькино лицо, покрасневшие глаза учителя, встревоженная мордашка Вадика и темный глянец баяна. Настоящее. А все прочее было игрой, пустой детской забавой.