Читать книгу "Заградотряд - Сергей Михеенков"

Они миновали овраг, вышли к ручью. Теперь и Хаустов чувствовал запах дыма.

– Туда, – шепнул ему на ухо Софрон и первым шагнул в ночь.

Самое скверное, что могло с ними случиться сейчас, когда они подходили к костру, это то, что они выйдут на часового. Они идут осторожно, как две росомахи во время охоты, но всё же идут, перемещаются, усиленно дышат, шуршат одеждой, особенно когда пролезают по зарослям кустарника. А часовой стоит, наблюдает, слушает и терпеливо ждёт, когда противник допустит оплошность и обнаружит себя. Часовой неподвижен. Он часть леса. Часть ночи. Хотя только притворяется лесом и ночью. Но это ему легко сделать, потому что он терпелив в своём ремесле и умеет выжидать.

Софрон, шедший впереди, замер так неслышно и так неожиданно, что Хаустов сунулся лицом в его плечо и тоже вынужден был замереть, чтобы не допустить ошибки, если она ещё не сделана.

– Здесь, – прошептал Софрон и начал опускаться на землю.

Как ни пытался Хаустов что-либо разглядеть в густой темноте осенней ночи, ничего у него не получалось. Почему Софрон остановился? А может, якут излишне осторожничает? Испугался? Испугался именно того, чего боялся и сам Хаустов? Выстрелов из темноты в упор, когда не успеешь ничего сделать. Ни залечь, ни ответить.

– Надо ждать, – снова прошептал Софрон.

В голосе напарника Хаустов почувствовал уверенность охотника, который знает, что зверь найден, что он рядом и, чтобы предыдущие усилия не оказались напрасными, надо набраться терпения, а значит, сделать последнее усилие.

«Костёр наверняка погас, – размышлял Хаустов. – Или потушен. Но запах дыма всё ещё исходит от него, распространяется по округе. Удивительное существо человек, – в следующее мгновение подумал профессор Хаустов. – Мы, как звери, чувствуем в своей среде сильного. Особенно в минуты наивысшей опасности». И Хаустов сразу вспомнил командира второго взвода старшину Звягина. Если бы вчера в овраге Звягин не ринулся первым вперёд, если бы не подал единственно верную команду и не бросил, снова первым, гранату, неизвестно чем закончилась бы их встреча с уходившими из деревни немцами. Вот и теперь он, назначенный командир группы, власть которого никто не заступал, мгновенно подчинился более сильному и опытному в тех обстоятельствах, которые, как ночь, обступили их со всех сторон. Софрон завозился, охотник сгребал в кучу листву. «Значит, нужно делать то же самое и ему», – понял Хаустов. Они нагребли листвы и сели на этот сырой ворох, уже пахнущий землёй, тленом, вечностью. «Как хорошо быть деревом! – неожиданно подумал профессор Хаустов. – Оно каждую весну рождается вновь и каждую осень умирает. Проходит зима – всякая зима, какой бы долго она ни была, неминуемо проходит, – и так же неминуемо наступает весна…»

Софрон прижался к нему спиной. Так они должны скоротать ночь. Интересно, через сколько часов наступит утро? Но утро им ни к чему. Им нужен рассвет. Если бы небо расчистило и высыпали звёзды, можно было бы посмотреть на часы. Серебряная луковица карманных часов оттягивала левый карман гимнастёрки Хаустова, соблазняла. Но надо было подчиняться Софрону, терпеть, ждать.

Теперь ночь стала и их союзниками. И они теперь стали частью её. Частью леса и тишины.

Удивительно, но холода Хаустов не чувствовал. Он чувствовал влажный воздух, запах прели, тёплую спину Софрона и этого было достаточно, чтобы ждать, ждать и ждать.

В какой-то момент он понял, что на миг задремал. Потому что вздрогнул. Вздрогнул и Софрон. Спина его напряглась. Значит, и он дремал. Послышался шорох. И голоса. Разговаривали тихо, и, как показалось им, совсем рядом. Хаустов повернул голову в сторону звуков и услышал, как от напряжения заскрипели шейные позвонки. Разговаривали по-немецки. Смена поста. Значит, они всё же прямиком вышли на часового. Или на часовых. «Интересно, сколько их здесь? Два? Три?» Всё зависит от численности группы и осторожности командира. Немцы – народ пунктуальный, обязательный. Если уставом или особой инструкцией определено, что на занятой противником местности, в ближнем тылу, в лесу, диверсионная группа при численности такой-то должна иметь столько-то постов, выставленных таким-то порядком, то всё в точности до мелочей будет исполнено. Интересно, те двое, тоже из их группы? Или это было связные, которые шли назад с донесением и по пути решили прихватить «языка»?

Судя по звукам, по тому, как доносились из темноты голоса немцев, перед ними либо поляна, либо такой же овраг. Но тогда почему они не спустились в овраг? Боятся? Или, наоборот, ничего не боятся…

Когда в сапёрную роту пришли люди из «Бранденбурга», никто из уцелевших в бою возле деревни Малеево и предположить не мог, чем это для них обернётся. А первый и второй номера Schpandeu Отто Зигель и Хорст Хаук вообще спали в крестьянской избе. Одному из них снилась девушка на летнем лугу. Что прекраснее может сниться солдату вермахта в глубине России посреди Восточного фронта? А другому – жуткий кошмар, которого он потом толком и вспомнить не мог и в конце концов смирился, слушая рассказ товарища и хотя бы таким способом пытаясь разделить с ним то прекрасное, чего они не лишены здесь хотя бы во сне. Всё разрушила команда строиться и приготовиться к маршу.

Но к маршу готовиться пришлось только им двоим. Из всего взвода, оставшегося от сапёрной роты после двухнедельного нескончаемого наступления, гауптман Хорнунг выдернул из строя именно их пулемётный расчёт. «Чёрт бы его побрал, этого Хорнунга, с его всегда сияющей белизной рубашкой!» Словно Рыцарский крест недопустимо носить при условии, что рубашка под мундиром будет не столь безупречной. Вот за что они все любили своего унтер-фельдфебеля Витта – тот копошился вместе со взводом в том же дерьме, что и все, не был столь щепетилен в одежде. И Рыцарский крест тоже давно заслужил. Только пока не получил его. Просто не получил. Но в глазах взвода, их славного взвода, именно унтер-фельдфебель Витт, пусть и орёт он порой несправедливо, самый настоящий герой во имя Великой Германии.

Когда гауптман Хорнунг приказал выйти из строя пулемётному расчёту обершютце Зигеля, командир взвода проводил своих лучших солдат таким взглядом, который оба запомнили навсегда. Видимо, Витт уже знал, что их ждёт.

И вот они сидели в лесу возле погашенного костра и дремали. Снова одному из них снился летний луг, пахнущий ладонями любимой, её прелестная улыбка… Зигель вздрогнул и почувствовал, как вздрогнул его товарищ, сидевший рядом, спиной к нему. Пулемёт с коробкой на двадцать пять патронов стоял рядом, прикрытый плащ-палаткой.

– Проклятый холод, – прошептал один из них.

– Проклятая Россия. Если здесь такой холод в октябре, то какой же будет зима?

– Зимовать мы будем в Москве, Хорст.

– Ты так считаешь?

– А ты?

– Я об этом стараюсь помалкивать. Лучше не искушать судьбу. Штейгер и Зибкен тоже считали, что завтра мы будем в Москве. Помнишь, о чём мечтал Рудольф?

– Самовар?

– Да, русский самовар. Жаль, что те, которые нам попадались на пути, ему не нравились. Он думал, что самый красивый, самый роскошный самовар он найдёт в Москве и увезёт его к себе на родину. А мы даже не смогли похоронить их.