Читать книгу "Вяземская голгофа - Татьяна Беспалова"

Вовка тихо поднялся с лежанки. Одетый в исподнее из неокрашенного, светло-серого льна, он походил на привидение, будто парил над полом. Вовка открыл заслонку печи, разворошил уголья, и они зарделись алым. Он зажег лучину и Ксения снова увидела ставшее совсем знакомым лицо.

– Мне надо будет отлучиться, – проговорил Вовка. – Посмотреть, что за болотом.

– Там могут быть немцы? – Ксения не чувствовала тревоги. Спрашивала просто так, из вежливости, что ли, ведь её хозяин уже надел ватные штаны и теперь, с присущей ему тщательностью, обматывал ступни портянками. Подшитые кожей добротные валенки стояли наготове.

– Слышишь, как ветер воет? Скоро будет оттепель. Надо успеть перейти болото и вернуться к тебе. Мало ли что!

– А мне что делать? – сонно спросила Ксения.

– А ты дрова наколи, что ли. Да чай не забывай пить. Там, за печью, в мешочке, заварка.

* * *

Уходя, Вовка дал ей много наказов, и Ксения все их добросовестно выполняла один за другим. Все, кроме одного. Скучно пить чай без приятной компании. Ксения заваривала ароматные, сладко пахнущие травы. Оставляла чайник на столе, где он стыл без призора, а сама отправлялась хлопотать по хозяйству.

Поначалу она следовала привычке – хлебала остывающий отвар, но со временем его вкус сделался ей противен, она стала выплескивать выпитую за день заварку в снег, а потом и вовсе перестала заваривать. А Вовка всё не возвращался, а отдаленный гул боев становился всё слышнее. Росла и тревога Ксении. Всё чаще вспоминала она Нагорный поселок и родных, и подруг. Вечерами сон подолгу не приходил к ней, она ворочалась, думая о Тимофее, удивляясь собственной странной беспечности. А потом действительно наступила оттепель. Ночью, на вторые сутки вернулся Вовка. Она слышала, как скрипнула дверь в сенях, но не слышала его шагов, только голос.

– Не спишь? Ждешь? Мне приятно.

Ксения поднялась, помогла ему умыться, заварила травы в чайник, но сама, по странному наитию, к чаю не прикоснулась.

– Не спал двое суток, – тихо рассказывал Вовка, круша челюстями шмоток вяленого мяса. – Фронт оживился. Похоже, красные наступают. Гонят на укрепления ганса тучи народа. Мертвецы виснут на колючей проволоке. Горы трупов. Скорее всего, немцы не удержат позиций.

Влажная борода его смешно шевелилась.

– Уложи меня, Марфа, – вымолвил он устало да и заснул над плошкой с кашей, так и не завершив ужин.

Откуда взялись у неё эти навыки покорной и преданной жены? Где научилась она разувать, обихаживать, укладывать, прислушиваться чутко к медленному дыханию усталого, спящего глубоким сном человека? Вовка спал крепко, в позе совершенно счастливого человека, широко раскинув на стороны руки. Ксения в изумлении смотрела на совершенно незнакомое ей существо, человека, мужчину. Почему он опять назвал её Марфой? Она – Ксения Львовна Сидорова, москвичка, студентка.

Ксения подобрала с холодного пола Вовкин тулуп. Овчина пахла мокрой псиной. Странный, малознакомый запах. А ведь она и сама нашивала эту одежду. Вот и тряпичный карман, притороченный с внутренней стороны крупными стежками. Пришит надежно, грубой ниткой, и не пустой. Ксения достала сероватый, сложенный вчетверо тонкий газетный листок. Она развернула газету. Заголовок немецкий, а статейки на русском языке. И картинки. На одной – белое поле, пересеченное вереницей чадящих машин со свастикой на бортах. Победоносные танковые колонны вермахта. На другой – группа веселых офицеров в летной форме. Белозубые улыбки, открытые лица. Один из них в советской форме с орденами на груди. Да ордена-то важные – Красной Звезды», Боевого Красного Знамени. Лицо офицера в нескольких местах разбито, но раны обработаны и покрыты чистыми повязками. Внизу снимка подпись на русском языке: «Русский летчик-герой, орденоносец Тимофей Ильин сдался в почетный плен». Тяжело сглатывая горькую слюну, Ксения дочитала пропагандистский текст до конца. Вот он, Тимофей, её пропажа. Она всматривалась в черты знакомого, но основательно забытого лица, словно желала запечатлеть их в памяти навек. Как же так его ранило? Разбита переносица, рассечен лоб под волосами. Рук и ног не видно, только грудь. Но гимнастерка цела и даже капитанские ромбы на месте, да и выражение лица все то же, нахально-ироничное. В окружении полудюжины немецких офицеров он чувствует себя вольготно, словно в ресторане «Прага». Ах, «Прага»! Майские гуляния, Тверской бульвар, безумная езда по ночным улицам. Она вспомнила его вкус, его запах, смех, объятия. Достало ума глянуть на дату газетенки. 29 января 1942 года! Сколько же времени они просидели на болоте? И сколько ещё просидят! Ксении вдруг стало трудно дышать.

На дворе тарахтела капель. Полная луна висела над верхушками елей, как уличный фонарь. Под ногами шелестела береста. На завалинке, возле дровника, рядом с забытым топором одиноко лежали брезентовые рукавицы. Здесь она вчера ещё колола дрова. Колола впрок, будто собиралась жить среди болот вечно.

– Прости меня, прости, – бормотала Ксения, собирая в ведро мелкие щепки и кору для растопки. – Я изменила тебе. Просто мне было страшно, понимаешь? Ах, если бы ты был рядом! Или хотя бы знать, что ты жив! Просто я не смогла сопротивляться. Мне было страшно и холодно. Но я это прекращу, уверяю тебя!

Она принялась всхлипывать и тереть переносицу рукавицей.

– Вот видишь, и я плачу. Могу ещё плакать! Ах, Тимка! Сколько слез кругом. Весь мир плачет кровавыми слезами! Вот шла я от Москвы досюда. Долго шла по дорогам и всё смотрела, как умирают люди, но сама не погибла. Только теперь… теперь…

Ведро с глухим звяком упало на снег, плечи её сотрясал озноб.

– А как Тимку твоего по батюшке? Отчество его как? – кашлянув для порядка, проговорил Вовка.

Ксения обернулась. Перед ней снова стоял кладбищенский сторож из деревни Скрытня в тулупе, накинутом прямо на исподнее, в валенках на босу ногу, в знакомом лохматом треухе. Ксения поймала его по-волчьи голодный взгляд и отвернулась.

– Оставь! Оставь меня в покое! Зачем всё это! Мы оба – предатели!

– Так любишь? Надо же!

– Да!!! – крикнула она, оборачиваясь. – Веришь, он каждую минуту со мной! Каждый миг! Вот и сейчас будто он тут, рядом, на этой вот завалинке! Будь он проклят! Но я его найду! Найду! Найду!

Потревоженные её криком, с верхних ветвей елок стали скатываться наземь большие пласты снега.

– … и ненавидишь, – Вовка закурил самокрутку. – Обидел. А ты его ещё и пожалела за то, что он тебя обидел.

– Не твоё дело. И запомни: я тебе не Марфа.

– Да и я не Тимка. Я суть Вовка Никто. А ты в моё отсутствие чаевничать-то перестала, оттого и тяжело тебе теперь.

Ксения подошла к нему, попыталась обнять. Он отстранился. Сколько же раз он обнимал её? Сколько раз согревал вьюжными ночами, называя неизменно одним и тем же, не её, именем. Теперь перед нею был иной человек, не тот, что обнимал, а тот, который вышел к ним из леса на рубеже Московской и Смоленской губерний. Лесник, кладбищенский сторож, Вовка Никто.