Читать книгу "Боги войны - Дмитрий Агалаков"

И скоро Ермак нашёл их.

– В какого Бога веруешь, князь Чуян? – однажды спросил он у племенного сибирского вождя, оказавшего ему незначительное сопротивление, за которым, к счастью, великого кровопролития не последовало.

– В бога лесов Чумяна! – откликнулся мансийский вождь. – Как и отец мой верил, и дед, и прадед!

– А-а, тогда ясно, – переглянулся со своими Ермак. – Тогда спрос с тебя малый! Ну что ж, Чуян, будет тогда вам если не новый бог, то закон. Дайте мне саблю! – Ермак поймал взглядом усмешку на лице Матвея Мещеряка. – Да пострашнее!

Мещеряк протянул ему окровавленную саблю. Страшна она была в бордовых кровоподтеках: в недавней битве лизнула сабля кого-то из подданных Чуяна.

Глядя на саблю, вождь затрепетал.

– На колени! – рявкнул Ермак.

Ноги сами подкосились у мансийского вождя. Неужто смерть?!

– Целуй саблю окровавленную! – сказал Ермак.

Чуян с трепетом и страхом приложился губами к клинку.

– Помни: слово дал, – кивнул Ермак. – Не сдержишь – эта сабля сама за тобой придёт, Чуян! Оглянуться не успеешь – головы лишишься!

Они говорили на доступном обоим языке. Князёк Чуян уходил в страхе и почтении к новому хозяину Сибири. И так было со многими.

Но находились и преданные союзники у казаков, сразу принявшие их сторону. Князь Бояр стал одним из них. Он помогал ермаковцам и продовольствием, и советом. Бояр враждовал с другим князем – Нимьяном, преданным вассалом Кучума. И в больших спорах всегда побеждал Нимьян. На большой горе он поставил целую крепость, и в эту крепость съехались другие мелкие князьки и вассалы – обороняться от русских. Казаки взяли в осаду городок Нимьян, несколько раз штурмовали его, но тот не сдавался. Начиналась осень 1583 года, шли дожди, земля расползалась под ногами, можно было утонуть в грязи. Нужно было уходить из этих диких мест. Но казаки решили держаться. И Бояр взялся поставлять союзникам продовольствие. У него уже не было выхода. Без казаков его бы уничтожили. А лазутчики Бояра тем временем сообщали, где слабые места у крепости. В один из вечеров казаки снялись с места – и в крепости Нимьяна торжествовали победу. Но хитрые казаки сделали круг и вернулись под стены крепости ночью. На короткое время штурм парализовал защитников крепости – этим и воспользовались ермаковцы. Залпы пищалей отогнали их от ворот, казаки заложили под воротами бомбу и взорвали её. Ермаковцы ворвались в крепость и сторицей заплатили за каждую выпущенную в них стрелу. Мелкие князьки на коленях умоляли грозных белых богатуров отпустить их домой к семьям. Некоторым повезло. Они поклялись никогда более не выступать против новых хозяев Сибири и присягнули служить только русскому царю. О котором, правда, они ничего не знали.

Ясашный поход Ермака оказался несладок – труден и в переходах, и в битвах.

Ещё одним противником ермаковцев стал вогулич князь Самар. У него на Иртыше стояла крепость, где он собрал ещё восемь племенных князьков и они набрались смелости бросить казакам вызов. В тех местах была и своя речушка Самара, которую бы в иных местах назвали разве что речкой-гадючкой, и свои Самарские горы. Болота окружали ту местность. По той речке-гадючке Самаре и подплыли тихонько казаки на заре – и вновь пищали сделали своё дело. Самар дрался отчаянно, но погиб со всем своим окружением и роднёй в этой битве. Оставшиеся на коленях присягнули казакам на верность.

Подобно Бояру, умнее иных поступил и хантский князь Алачей из Коды. Так называлась большая местность вдоль нижнего Иртыша. Узнав о приближении гостей из-за Камня, которые всё сносят на своём пути, он сам приехал в их стан с дарами, присягнул и в награду получил всю Коду с первенством над всеми другими князьями. Так, получив руку дружбы от белых богов, Алачей в мгновение ока поднялся над племенными хантскими вождями и двенадцатью городками в той местности.

Вот так, кнутом и пряником, ермаковцы пролагали себе путь в первый год завоевания Сибири. Пройдя необозримое пространство, в середине осени казаки вернулись в Кашлык.

Ермак уже давно с недовольством оглядывал стены своей крепости. Столица Сибирского ханства была мала для воинства Ермака. И недостаточно хорошо защищена. Худые невысокие стены вряд ли могли спасти казаков от штурма. А ведь рано или поздно Кучум и его окружение пойдут на них – отбивать столицу, мстить за унижения…

– Если они соберут большое войско, для нас Кашлык мышеловкой станет, – словно читая мысли атамана, на атаманской сходке сказал Ермаку его преданный друг Матвей Мещеряк. – Западнёй! Отбиться-то мы отобьёмся, да вот голод своё дело сделает, – он мрачно усмехнулся. – Есть друг друга начнем!

– И ты так думаешь, друг сердечный? – спросил Ермак.

– Не у тебя одного нюх, как у волка, атаман, – усмехнулся Мещеряк. – Да и вижу я: не сидится тебе на этих развалинах. Мал Кашлык для нашего войска и слишком открыт! Что если нам перебраться на Карачин остров?

У богатого Карачи на его острове тоже была крепостица, которую уже потрепали казаки. И хоть невысоко поднялись её стены, но куда больше пространства было там. Кучум был прирождённым воином, потомком Чингисхана и предпочитал степи. А вот визирь Карача, как восточный правитель, любил удобства и создал себе уютный городок для жизни.

Иван Кольцо долго теребил бороду, но потом сказал:

– Верно! Летом Карачин остров вода окружает, через неё татары к нам не сунутся. А зимой по всему озеру мы вокруг острова ловушек наделаем. Тут и там лёд пробьём да снежком присыплем. Знаем, как надо! Коли сунутся – мало не покажется! А сами тонуть не будут – мы им поможем. Но если хотим переехать, други, то надо поторопиться!

– Коли надо, то и поторопимся, верно, атаман? – спросил Мещеряк.

– Добро, – окончательно решил Ермак. – Спасибо этому дому, пойдём к другому.

Близилась к концу осень 1583 года от Рождества Христова. Именно в те дни, когда казаки решили переехать из Кашлыка на Карачин остров, в Москву наконец-то въезжало казачье посольство из Сибири с добрыми вестями…

3

Царь Иоанн Грозный, давно ставший ужасом Руси, вдосталь налетавшийся над ней Змеем Горынычем, опаливший всю свою великую державу огнём опричнины, был стар. Не возрастом – душой, сердцем, обликом! А было-то ему всего пятьдесят три года! Иные князья да бояре в этом возрасте молодцами скачут – с коня да в баньку, к девкам дворовым, из-за пиршественного стола да на поле боя – рати водить! А вот Иоанн Грозный сдавал и становился хуже месяц от месяца. Царь пожелтел лицом. Черты его заострились донельзя, под глазами пролегли чёрные тени. Тело монарха зудело от чесотки, потряхивало руки. «Хуже покойника», – шептались у него за спиной. Поговаривали, что царь решил принять постриг. «У того, кто его грехи считать станет, сердце не сдюжит», – судачили придворные. Семь жён поменял царь! Третья, совсем молодая, скончалась через пару недель после свадьбы. Такое увидела и поняла, в такое окунулась ранимая девочка, дворянская дочь Марфа Собакина, что зачахла в считанные дни. Конечно, её смерть на яд списали, но сам-то царь знал: всё живое гибнет рядом с ним! Ничего не остаётся! И вновь трезвонила Москва колоколами в помин ещё одной несчастной души.