Читать книгу "Копье Судьбы - Ольга Тарасевич"

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты.

«Хорошо, отдохну, отдохну, – подумала Ева, с трудом застегивая чемодан. – Может, если мысленно согласиться с Гете, он угомонится и перестанет терзать невеселыми стихами? Так, вещи собраны. Драгоценности я отослала в Мюнхен. Мало ли как оно повернется. Но это так, на всякий случай. Я верю, что все будет хорошо, Германия выиграет войну, а потом фюрер бросит свою политику, мы станем много времени проводить вместе, а может, даже поселимся в небольшом уютном домике».

– Гав!

– Гав-гав!

Негус и Штази влетели в комнату и, подпрыгивая и отталкивая друг друга, стали пытаться забраться хозяйке на колени. Энергии в черных тельцах («колбасиках», как их называла Ева) было море, но вот коротковатые лапки оставляли скотчам минимум шансов совершить задуманное. Однако энергии не занимать, прыгают, стараются.

Порода одна – но какие они разные. Кобелек Негус гавкает реже, но громче. Эмоциональная Штази ведет себя точно барышня, заходящаяся в истерике, лает без умолку. И по размерам они различаются, сучка изящнее, тоньше.

– Милые вы мои, – Ева нагнулась, сгребла собак в охапку, – мои хорошие песики, простите свою хозяйку. Я совсем про вас забыла. Конечно же, вы поедете со мной. Хотите поехать к Блонди?

При упоминании имени соперницы Негус и Штази гневно затявкали, а Ева рассмеялась, с радостью отмечая, что исчезает давящая тяжесть предстоящей разлуки с Бергхофом.

Конечно, она все это увидит еще много-много раз. Любимые горные склоны и холодное озеро Кенигзее, все-все, что здесь только есть. Увидит и станет гулять с Ади по узким горным тропкам, а Блонди со скотчами устроят свою вечную возню.

Вот, должно быть, удивится Ади, увидев верную «секретаршу» фрейлейн Браун в Берлине! Он строго-настрого запретил покидать Бергхоф, но это же не причина здесь оставаться, бросать Ади в одиночестве. Один раз можно и ослушаться фюрера. Единственный раз, и по такому поводу – разумеется, позволительно…

Ева погладила собак, посадила их в корзинку, прикрыла крышку.

И, вздохнув, пошла в комнату, где находились телефоны.

Лицо телефониста, лоснящееся и угодливое, ей не понравилось. Должно быть, он подслушивает разговоры и потом пересказывает их невесте. Если у такого неприятного типа, конечно, имеется невеста.

– Соедините меня с герром Мартином Борманом, – потребовала Ева и нахмурилась.

Мерзкий противный Борман, от которого стоит ожидать лишь всяких пакостей, – и это вот через такого-то человека приходится связываться с Ади.

– Завтра я приезжаю в Берлин, – не утруждая себя приветствием, заявила Ева. Она говорила быстро, стараясь как можно скорее закончить разговор. – Распорядитесь, чтобы меня встретили на вокзале.

– А фюрер знает, что вы приезжаете? Он не давал мне никаких указаний на этот счет.

– Если вы меня не встретите, я пойду к рейхсканцелярии пешком. И если я до нее дойду, как вы думаете, что с вами будет? А если не дойду, впрочем, тоже…

Швырнув трубку на рычаг, Ева пригладила волосы, резко одернула жакет (какой все-таки противный этот Борман! После разговора с ним даже помыться хочется!) и вернулась в свою комнату. Чемоданов с вещами уже не было, их забрал шофер, который должен отвезти ее на вокзал.

Ева, вздохнув, присела на кровать, осмотрела свою комнату.

Очень жалко расставаться с портретом фюрера, особенно удачным. На нем Гитлер выглядит молодым, целеустремленным, и художник смог передать всю его уникальную завораживающую энергию и красоту. Глаза на портрете в точности как у Ади – прозрачно-хрустальные, горящие, непостижимые…

– Если бы здесь случился пожар, я бы бросилась спасать портрет, дороже его у меня ничего нет, – пробормотала она, доставая из гардероба плащ. – Но мы ведь скоро сюда вернемся. А пока я посмотрю на живую модель, позировавшую для художника. Хотя Ади и не выглядит сейчас так, как на этой картине. Что ж, тем больше он нуждается во мне! Подумать только, завтра в это же время мы уже будем ужинать вместе!

Повеселев от предвкушения предстоящей встречи, Ева схватила корзинку с собаками и заторопилась к машине.

Шофер так смешно передразнивал Деринга[30]и других слуг, что Ева, прохохотавшая всю дорогу, и не заметила, как автомобиль примчал ее к вокзалу.

Вечерняя мгла, зачернившая окна поезда, заодно прикрыла и болезненные свежие раны войны.

Роскошное купе, чистое, пахнущее лавандой белье, чай с молоком в серебряном подстаканнике… Через час после отправления поезда Ева уже сладко спала. Сладко и беззаботно. Как будто и не было на свете никакой войны, а была лишь одна только любовь.

Но утром, утром! Опять!

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Ева закусила губу и стала преувеличенно громко разговаривать с противным Борманом, встретившим ее на перроне.

Берлин лежит в руинах. Нет дорог – пылить нечему. И листьев не будет – только обгоревшие скелеты деревьев выстроились рядами. Гете снова ввинчивается в мозг. Уж лучше Борман.

Она забросала его вопросами. Как себя чувствует фюрер? А как выглядит? Удается ли доставать для него свежие овощи? Хороший ли у него цвет лица?

– Какой цвет лица. – Борман махнул рукой, и Ева поморщилась. От заклятого врага несло потом. – Мы уже две недели почти не выходим на свежий воздух. Вентиляция в бункере плохая, система отвода воды когда работает, когда нет, мыться негде. Если не падают бомбы, некоторые смельчаки или чистюли пытаются подняться в рейхсканцелярию, чтобы постирать одежду.

Борман продолжал рассказ, но Ева его уже не слышала.

Бункер.

Гитлер по телефону говорил, что находится в Берлине, но про бункер ничего не рассказывал.

Вот оно как вышло…

Маленькое подземелье, освещенное лампами, спальни-отсеки, крошечная гостиная, где и потанцевать-то нельзя, длинная, но узкая столовая.

Ади с гордостью показывал ей бункер, сам настоял на экскурсии. Говорил: построена эта бетонная коробка просто так, на всякий случай.

Но и предположить было нельзя, что бункер понадобится, что в Берлине станет так неспокойно, что придется жить в этом убежище.

И вот – случилось. Значит, и правда опасно. Можно об этом не думать, шутить, наряжаться, завивать волосы и красить ногти – только опасность от этого не уменьшается, не исчезает, она загнала Ади в бункер. И… и скоро все может быть кончено… кончено…

Ледяная волна страха прокатилась по телу Евы.

Смерть? Судя по собственным воспоминаниям, это не так уж и больно. За той чертой уже нет ничего неизвестного. Просто она там не осталась. Была, но не осталась. А теперь, наверное, выбора уже нет? Ади ведь часто говорил: «Если Германия проиграет войну, мне придется покончить с собой, чтобы не видеть позора великой страны, дороже которой ничего у меня нет». Он – да, он покончит.