Читать книгу "Три женских страха - Марина Крамер"

Отец оказался у нас – лежал в своей комнате и смотрел в потолок. На тумбочке у кровати я увидела пустую трехсотграммовую бутылку от «Хеннесси» и тарелку с остатками ветчины и колбасы.

– Папа…

– Прости меня, Сашка, за тот разговор, – пробормотал он, не глядя на меня. – Ты одна у меня осталась.

– Папа, ну что ты говоришь ерунду? – Я села около него и взяла за руку. – Есть Семен…

– Отрезанный ломоть Семен-то. А ты с характером, крепкая. Зря я Акелу обидел – теперь вижу, прав он был. Сожрали бы меня две эти пиявки – сынок с невестушкой. Ничего, пусть теперь в наркологичке похлебает, сука неблагодарная. Все мало, мало! Когда только нажрутся деньгами этими?

– Папа, перестань. Все нормально. Ну выпила лишнего – натрепала.

– Что у пьяной на языке – сама ведь знаешь. Как вышло-то, что выросли они оба чужими – и Славка, и Семен? Чужими! Да, сидел много, но во время передышек всегда рядом был, учил их только правильным вещам, старался все дать, что хотели. Образование вон… и ведь любил я их, Сашка! – Отец повернулся ко мне, и я увидела слезы на его глазах. – Бывало, мать начнет ругать их – так они оба ко мне бегут, прячутся, защиты ищут. Ты – не бегала. Маленькая была, три года – а не бегала. Поставит мать в угол – упрешься и стоишь, стенку ногтем расковыриваешь. Так и был у нас весь угол ободранный. Мать тебе – проси, мол, прощения, а ты – нет, молчишь. Засыпала в этом углу – а не просила.

Странно, я совершенно этого не помнила. То, что мама наказывала меня, помнила, а вот чтобы она вдруг Семена или Славу когда-то ругала или в угол ставила – нет. Или просто они были намного меня старше, а потому я ничего такого не застала? Мне же попадало часто…

– Папа, а почему ты не искал ее потом? Ну когда она нас бросила?

Отец вздохнул:

– Ты точно хочешь узнать?

– Раз спросила – то хочу.

– Ну, чифирь завари тогда мне – умеешь ведь? – Я кивнула. – Ну, вот. Неси – и поговорим. Твой-то где?

– В городе остался, я с охраной приехала.

– Ну и лады. Давай, шевелись, доча.

Я спустилась вниз, заварила отцу чифирь и себе налила чашку чаю. Со всем этим вернулась в комнату, подвинула кресло к кровати и забралась в него с ногами, приготовившись слушать. Папа, однако, не торопился – прихлебывал горячий крепкий напиток, замирал ненадолго, точно прислушивался к ощущениям.

– Нашел ведь я ее, Саня. Как не найти, – неожиданно начал он, и я едва не выплеснула себе на колени горячий чай. – Пять лет искал, все хотел в глаза глянуть да спросить, как же она троих детей кинула на сестру мою да в бега ударилась. Оказалось просто все. Устала, вишь ли, жить в постоянном ожидании. А ведь знала, за кого замуж идет, хоть и не расписанные мы с ней были. Нельзя мне – официально-то. Детям фамилию свою давал, а она злилась. И подвернулся ей какой-то гастролер-артист, напел-наплел, наобещал горы золотые – только детей велел оставить. Ну, она Сару вызвала да и укатила с ним.

– Погоди… – перебила я. – Выходит, она уже знала, что уйдет, когда тетя Сара приехала?!

– Знала, Саня. Готовилась. Деньги все со сберкнижки сняла – чтоб с приданым, вишь ли, к ухажеру заявиться. Тварь… – Отец сделал большой глоток, закашлялся. – Аккурат к моему возвращению подгадала, оставила без гроша и с тремя детьми на руках. Да мало того – с тобой вон чего было.

– Пап… ну, теперь-то что уже…

– Теперь – ничего. А тогда мне это ножом по сердцу прошло. Я ж ей верил, думал – выйду, заживем по-человечьи, тебя растить будем, парни взрослые уже. Все бы для нее сделал, а она… Уехала, адреса не оставила. Через пятые руки узнал, что в Москву укатила. Нашел я ее через пять лет, приехал – сидит в коммуналке, там десять комнат и один туалет, грязища кругом, а у нее двойня на руках – девки. И ухажер ее, оказывается, слился в тот момент, когда деньги мои закончились, а пузо у нее на нос полезло, – лицо отца приняло брезгливое выражение. – Сидит, помню, в комнатухе – длинная такая, узкая, как пенал, растрепанная, оплывшая, толстая… Девки по полу ползают, грязные, в обносках каких-то – года по три им было. Зашли мы с Бесо – едва на пол не повалились. Ты ж помнишь, какая она была – мадонна, королева! А тут – распустеха жирная. «Прости меня, Фима, за подлость!» – передразнил он. – Тьфу, паскуда! Выгреб все, что в карманах было у меня да у Бесо, кинул ей на стол – на, говорю, хоть еды купи детям. Схватила, в лифчик спрятала. И ни слова о вас – ни о сыновьях, ни о тебе – как, мол, что? Нет! Ей и эти-то две не нужны были. Через полгода она их в детдом сдала.

– А… сама? – Я отставила чашку на тумбочку и сцепила пальцы в замок.

– А сама повесилась. Вот так, Саня, – отец нахмурился и лег, тоже отставив почти пустую кружку.

– Почему… почему ты не помог ей, не забрал?

Папа посмотрел на меня так, словно я поинтересовалась чем-то неприличным, и мне стало не по себе.

– Почему? – повторил он с удивлением в голосе. – А зачем? Вот скажи! Она меня презирала всю жизнь, уйти хотела, да боялась. Ну, ушла – я ведь не тронул, не стал сразу по горячему искать. Что, здорово зажила без меня-то? Нашла интеллигентика чистого, без «синек»? Так вот они, такие-то, порой в сто раз грязнее тех, кто отчалил срок-другой. Вот и вышло – осталась сперва одна, а потом девок и совсем осиротила.

– А… что ж ты их не забрал? – недоумевала я, и папа посмотрел на меня как совсем на дурочку:

– Соображаешь, что несешь-то? На черта мне ее дети? Она моих бросила, а я ее спасать должен? Папаша-то их не больно кинулся, заблеял – мол, семья у меня, жена, теща, сынок, не поймут. Мразота. Как бабу охмурить да от мужа увести и деньгами попользоваться – так не побрезговал и про семью забыл. А как отвечать заставили – так в кусты. Ничего, теперь ни жены, ни тещи – один, как перст, в дурке доживает.

Ну, папа в своем репертуаре… Конечно, он не взял к себе чужих детей, но попытался их устроить у родного отца. И когда тот отказался – папа не выдержал.

– Бесо и ударил-то его не сильно, а попал в какой-то центр, ну и отказала соображалка у актера. Через неделю в дурку его жена с тещей проводили. Вот такие дела, Саня.

– Н-да…

Я не знала, что сказать. Отец редко говорил со мной о прошлом, редко делился чем-то. Но порой на него накатывало такое – и ему хотелось выговориться, рассказать.

– Все, иди к себе, Саня, устал я что-то.

Я послушно вышла, закрыв за собой дверь.

Вот так – все просто. Мама нас бросила – всех четверых. Хотела другой жизни, и в этой жизни нам не было места. Устала от вечных отцовских отсидок, от его темных делишек и своего неофициального положения. Это сейчас мало кто переживает по поводу штампа в паспорте, а в то время – кем она была? Любовницей, сожительницей. Ей приходилось жить под прицелами соседских взглядов, каждый день проходить сквозь строй дворовых кумушек на лавке, перемывающих ей кости. Все знали, что отец судимый, и не раз. И в наш дом то и дело приходили гонцы от него – то с письмом, то с деньгами, – разве можно скрыть это от любопытных глаз? Каково ей было, молодой и очень красивой, терпеть постоянное одиночество? Каково – воспитывать нас троих? И вот первый же подвернувшийся мужчина, проявивший к ней какое-то внимание, вскружил ей голову.