Читать книгу "Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук"

Хотя до этой даты триумфальные арки возводились только для мужчин и по четким правилам, кому позволено появляться на них, был издан декрет, что на римской арке будет установлена статуя Германика в победной колеснице в обрамлении статуй одиннадцати членов его семьи, включая его родителей, жену Агриппину и всех сыновей и дочерей — отражая участие всей семьи в реальном триумфе Германика 17 года н. э. Арка стала также первым примером женских статуй, помимо статуй Ливии и Октавии, поставленных внутри самой столицы.[342]

Несмотря на обещание такой революции, SC напоминает нам и о другом. Восхваляя вдову Германика Агриппину, его мать Антонию и сестру Ливиллу за сдержанность при столь тяжелой утрате и отдавая в то же время должное Ливии за обучение покойных сыновей, табличка повторяет набор хвалебных эпитетов: Агриппина — плодовитая жена, Антония — целомудренная вдова, а Ливилла — послушная дочь и внучка:

Сенат выражает крайнее восхищение: Агриппиной, чтящей память о божественном Августе, очень ее почитавшем, и о ее муже Германике, с которым она жила в необычайной гармонии и родила много детей в их замечательно удачном союзе… Кроме того, Сенат выражает свое крайнее восхищение Антонией, матерью Германика Цезаря, с ее единственным замужеством за Друзом, отцом Германика, которая благодаря своим великолепным моральным качествам подтвердила, что достойна быть в таком близком родстве с божественным Августом; и Ливиллой, сестрой Герм[аника], к которой ее бабушка и ее свекр, являющийся также ее дядей, наш Принцепс, испытывают высочайшее уважение — такое уважение, что даже если бы она не принадлежала к их семье, она могла бы заслуженно хвалиться, и делает это, так как она дама, связанная такими семейными узами: Сенат крайне восхищается этими дамами в равной мере за их необыкновенную верность своему горю и их сдержанность в этом горе.[343]

Однако между строк честного сенатского панегирика коллективным добродетелям этих женщин, как и за скульптурными строениями, демонстрирующими семейное единство, многие люди видели, что не было гармонии в семейном доме Юлиев-Клавдиев, как хотел бы их уверить режим Тиберия.

Напряжение между Агриппиной и ее родственниками из-за подозрительной смерти ее мужа не исчезло после окончания дела против Пизона и Планцины. В день похорон Германика Тиберий был взбешен приемом, оказанным людьми Агриппине, которую они назвали «славой страны, единственным настоящим потомком Августа».[344] Затянувшаяся антипатия между ними устойчиво росла в течение нескольких последующих лет. Их вражду обостряли козни Луция Элия Сеяна. Ветеран военных кампаний Юлиев-Клавдиев в Германии и на Востоке, Сеян был в 14 году назначен Тиберием на пост префекта претория, то есть главы императорской личной гвардии, и в этой должности начал приобретать все большее влияние. После смерти Германика биологический сын Тиберия Друз Младший стал де-факто наследником трона. Но его смерть в 23 году в возрасте тридцати шести лет — при обстоятельствах, приведших позднее к обвинению в отравлении его женой Ливиллой, которая, как говорят, имела связь с Сеяном, — снова отклонила маятник наследования в сторону семьи Германика. Теперь надежды опирались в основном на троих сыновей Германика: Нерона Цезаря, Друза Цезаря и Калигулу.[345]

Жаждущий власти коварный Сеян пользовался своими возможностями разжигать незаживающее чувство обиды между Ливией и Агриппиной, пытаясь разжечь вражду императрицы и ее сына к вдове Германика. Он играл на том, что Тиберий называл «непокорностью» и «плохо скрытыми женскими амбициями». В этих попытках ему способствовали женские представительницы из окружения Августы, включая женщину по имени Мутилия Приска, — которая, как говорят, оказывала «большое влияние на старую леди», и Ливиллу, сестру Германика.[346]

Тем временем отношения между Тиберием и матерью в 20-х годах были не менее тернистыми, чем в предыдущем десятилетии. Публичным демонстрациям их согласия противоречат сохранившиеся в литературных источниках слухи о дальнейших конфликтах. 23 апреля 22 года освящение ею возле театра Марцелла статуи возведенного в божественность Августа вызвало у Тиберия вспышку гнева, когда она в сопровождающей надписи поставила свое имя над его именем — это подтверждается сохранившейся записью о надписи в календаре того периода, Fasti Praenesyini.[347] Вероятно, то было нежелательным для Тиберия напоминанием о прежних попытках Сената называть его уменьшительным именем «сын Ливии».

Когда вскоре после этой ссоры Ливия почувствовала, что серьезно заболела, от народа скрыли дурные отношения между матерью и сыном. Демонстрируя сыновний долг, Тиберий вернулся назад в Рим из Кампании, где поправлял здоровье, чтобы быть около нее. Восьмидесятилетняя императрица оправилась от болезни, и среди благодарений за ее выздоровление позднее в этом же году на римском монетном дворе была выпущена монета dupondius, изображающая ее портрет с надписью под ним Salus Augusta — сильно запоздавший дебют для самой долгоживущей и самой влиятельной женщины в семье Юлиев-Клавдиев.[348] Слово Salus означало здоровье или благополучие, оно не только отсылало к выздоровлению Ливии, но также провозглашало здравицу империи, для которой та являлась официальной матерью. В том же году была отчеканена другая монета, бронзовая (sestertii) с изображением carpentum — колесного экипажа, запряженного мулами, раньше служащего исключительно для использования весталками. На монете была нанесена надпись SPQR Iuliae Augustae (Сенат и народ Рима — Юлии Августе). Впервые на официальных монетах женщина императорского дома определялась по имени, а не по контексту.[349]

Вид carpentum на ее монете явно указывал, что Ливии теперь позволялось использовать этот особый вид транспорта — что отделило ее от других аристократок, которые обычно должны были передвигаться пешком или в крытых носилках. Позже в этом году Ливия также получила право сидеть с весталками среди зрителей римского театра, завершив этим набор особых привилегий, как у самых почитаемых жриц. И началось это с дарования ее мужем свободы от сопровождения мужчинами в далеком 35 году до н. э.[350]