Читать книгу "Дезертиры с Острова Сокровищ - Александр Секацкий"

Колесо – поэт, художник и воин – сгустил краски. История, в том числе и новейшая история, показывает, что в любой среде может сформироваться светлая и легкая душа будущего нестяжателя, иначе откуда бы появились все эти люди, зачинатели нового витка антропогенеза. Многое, а иногда и самое существенное свершается в человеческом мире в знак протеста. Это добрый знак, и его влияние, к счастью, превышает влияние всех знаков зодиака.

* * *

Каждое из направлений движения по-своему решает проблему пополнения. Бланкисты, рискарбайтеры, растаманы Карибского бассейна, новые ацтеки Мехико и руги Бенилюкса, сотни общин, коммун, племен выработали свои обряды инициации от чисто символических до весьма жестких, не уступающих архаическим инициациям (как, например, у льянос Сантьяго). Есть и общие черты, среди них – уважение к детству, нежелание расставаться с ним окончательно. Это момент принципиальный и в каком-то смысле теоретически обоснованный. Вот что пишет антрополог Сьюзен Обридж, вознесенная из племени хеллвудов в Лос-Анджелесе:

Детство, помимо всего прочего, это еще и полнота возможностей. В свое время в ходе антропогенеза именно сохранение разброса вариантов поведения (гибкость реакций) позволило некоторым приматам лучше других справиться с меняющимся миром. Они смогли избежать специализированных фиксаций, после которых ничто подлинно новое уже не может внедриться в жизненный мир. Те виды, которые пошли по пути специализации (по самому экономному, надо признать, пути), конечно, «облегчили себе жизнь», оптимально вписавшись в одну-единственную экологическую нишу, но закрыли себе ворота разума, способность перемещаться по всем экологическим нишам, пробуя себя в них. Таков, например, был «выбор» гигантопитеков, подчинившихся жесткому специализированному отбору и нарастивших огромные челюсти. Эти создания сразу получили, так сказать, ситуативные преимущества, но они вымерли вслед за исезновением единственно благоприятной для них экологической ниши. Их погубила роковая специализированность, подчинение первой попавшейся экономичности.

Долгое детство человеческих существ, чрезвычайно губительное с точки зрения всех законов Дарвина, с точки зрения всех известных нам принципов доразумной организации, есть величайшее достояние человека. И если взять уже собственно человеческую историю, то чем ближе к элите, к сословию господина находится ребенок, тем более долгое детство ему гарантировано. Высшим кастам доверяется блюсти высшие ценности. А если мы обратимся к стандартной разметке пространства архаических социумов, мы увидим, что для каждого индивида там есть специализированная ячейка, где (в которой) ему предстоит быть. За каждой ячейкой закреплена особая, достаточно подробная программа, включающая в себя даже программу самочувствия для того, кто в эту ячейку попадает. Этим снимаются огромные трудности и неопределенности выбора. Но одновременно снимаются и возможности развития, то есть опасного, непредсказуемого пути.

В дальнейшем эти простые, экономные матрицы преобразуются в более сложные кастовые системы, выполняющие ту же задачу предопределенности судьбы смертного существа – по возможности, с раннего детства. Великие исторические прорывы обязательно связаны с отменой жесткого расписания, с массовым возвращением к ситуации детства, может быть, условного детства. Подобный прорыв, или побег, совершили когда-то греки, убежавшие от гиперспециализации и потом строго следившие, чтобы корзина шансов была предоставлена каждому свободному гражданину. Для предотвращения специализации существовали даже принудительные меры: замещение должностей по жребию, насмешки над теми невеждами, которые «не умеют ни читать, ни плавать», то есть получили одностороннее, рабское воспитание. Вот и Сократ вынужден был исполнять руководящие функции, когда пришел его час… Нет сомнений, что своими достижениями античная Греция в большой степени обязана принципиальному уклонению от необратимой специализации. Это прекрасно понимал Аристотель, говоря, что философия есть производная досуга.

Современные нестяжательские общины, их культура и само их бытие реализуют на новом уровне ту же идею, которую с блеском реализовала античность, – идею вернуться к развилке и отменить примитивную специализацию воли. Тем более что гигантопитеки алчности, натасканные на приношение пользы, окончательно утратили способность оглядываться по сторонам. Может быть, поэтому их огромная ниша сжалась до размеров коридора и они не распознают никаких вызовов, кроме тех, что обусловлены стремлением к наживе.

Обридж, конечно, права в определении едва ли не важнейшего преимущества нестяжателей. Они дезертируют как раз к той развилке, где еще возможно ситуативное обладание вещью, где занятие, которое ты однажды выбрал, никто не навязывает тебе пожизненно. И ты не должен быть рабом того, что у тебя лучше всего получается. Мало ли что может оказаться лучшим с точки зрения пользы, надо еще доказать, что сама эта точка зрения является безусловно лучшей. А сделать это можно только под гипнозом, точнее говоря, в результате массового наваждения.

Кстати, и Маркс связывал коммунизм прежде всего с устранением разделения труда. В основе протеста молодого Маркса лежало как раз негодование по поводу обреченности человека на монотонный однообразный труд, что наносило непоправимый ущерб человеческой сущности, превращая субъекта в инструмент. Обвинение в адрес капитализма, можно сказать шире – в адрес частной собственности вообще, было связано с манией эффективности, с тем, что ускорение производства вещей (товаров), то есть рост производительности труда, служило критерием для отбора рабочей силы. Все прочие качества «рабочей силы» рассматриваются как факультативные, как своего рода ребячество, потеха, хобби, – и ценность человека определяется по шкале профессиональной эффективности, с точки его способности создавать общественно признанный продукт. В противовес этому Маркс выдвигал идею сущностной самореализации человека, что обязательно включало в себя разнообразие занятий. Если дать кратчайшее определение коммунистического труда (а не его фальсификаций), то оно будет звучать так: землю попашет, попишет стихи… Подобную свободу занятий неловко называть даже «трудом» – речь может идти непосредственно о человеческой деятельности или, если угодно, о подлинном способе проявлении человеческого в человеке.

В дальнейшем, начиная с момента работы над «Капиталом», Карл Маркс уже рассматривал рост производительности труда как основной критерий смены формаций, как бы «устыдившись» своей ненаучной мечты. Теперь он обвинял существующее положение вещей в том, что оно тормозит этот самый рост, видимо, полагая, что ближайшие столетия человечество сохранит одержимость фетишем производительности труда. Сам одержимый идеей «научности», притом в позитивистском, свойственном XIX веку смысле этого слова, Маркс решил, что пролетариату стоит сделать ставку на критерий исторического прогресса, иначе у него нет шансов стать господствующим классом. И все же создатель исторического материализма не уставал напоминать, что пока мы имели и имеем дело лишь с «предысторией», а настоящая история человечества начнется лишь тогда, когда победивший пролетариат устранит разделение труда и отменит действие сил отчуждения, заставляющих уподобляться специализированному инструменту.