Читать книгу "Миниатюрист - Джесси Бёртон"

– Мы редко видим в церкви Марин, – говорит она. – И Йохана, и вас.

– Йохан уехал.

– Вот как. Один? – Она улыбается, глядя на Неллу.

– Да.

– Ну, что Отто не с ним, это понятно. Но у него ведь есть еще один помощник? Английский мальчик, если я ничего не перепутала. Кажется, он к вам заглядывал?

Нелла пытается вырвать руку. Лийк морщит нос.

– Полно, дитя мое. У Амстердама есть глаза и уши.

– Марин неважно себя чувствует, – говорит Нелла в надежде поскорей избавиться от назойливой мухи. Однако Лийк, уцепившись за ее слова, лишь усиливает хватку.

– А что с ней?

– Не знаю.

– Я пришлю своего врача, – говорит Лийк, – он разберется. – Она тянет Неллу к органу, чьи звуки валятся в одну неразборчивую, дисгармоничную кучу. Та ничего не отвечает, думая только о том, как избавиться от этой прилипалы и гремящей музыки, отзывающейся эхом в грудной клетке. Она ищет глазами Отто, но он уже ушел.

Лийк вытирает губы, словно желая смахнуть какие-то слова, и Нелла видит, что у нее на пальцах нет ни золотых колец, ни драгоценных камней. Голая узкая рука.

– Марин рассчитывает заполучить все, – говорит она. – Вы сами слышали. Как бы не так.

– Я ничего не знаю…

– Мой сахар гниет на Карибах в темных подвалах, миссис Брандт. Я вам рассказываю как подруге. Не допустите же, чтобы в новом году все досталось им. Вы меня слышите?

– Лийк…

Но та отходит так же быстро, как подошла. Потом вдруг оборачивается, словно пронзенная неожиданной мыслью.

– Лийк, с вами все в порядке? – спрашивает Нелла, не слишком рассчитывая на ответ. Однако та уже спешит к запасному выходу – ссутуленная, несуразная. И миг спустя исчезает за маленькой дверью.

Истории

– Хочу, чтобы Йохан вернулся домой. – Нелла сама не ожидала от себя таких слов.

Корнелия, делающая пирожки с фруктовой и ореховой начинкой в качестве компенсации за утрату Пибо и черствость Марин, улыбается, глядя на молодую хозяйку.

– Вернется, куда он денется. Вы уж подождите.

Не в силах больше молчать, Нелла рассказывает служанке про свою встречу с Лийк в Старой церкви, про то, как ее простая молитва о душе Пибо была истолкована этой ненормальной. Корнелии эта тема куда интереснее, чем туманные разговоры о миниатюристе. Вместо предположений и фантазий – конкретный орешек, который надо разгрызть. Лийк тоже проблема, но из плоти и крови.

Корнелия слушает ее, перетирая миндальные орехи и корицу, прежде чем обвалять все это в пшеничной муке.

– Там был еще кто-нибудь из знакомых? – спрашивает она.

– Нет, – утаивает правду Нелла.

Корнелия вздыхает, добавляя белый инжир в начинку.

– Эта Лийк, скажу я вам, сумасшедшая. Но голова у нее варит.

В сгущающихся сумерках Корнелия рассказывает молодой хозяйке историю отношений Марин и Лийк.

– Марин была еще совсем молоденькая, когда познакомилась с Гансом Меермансом. Он дружил с нашим хозяином, и оба работали клерками в Казначействе. Господину было восемнадцать, а Марин где-то одиннадцать.

– А Лийк говорила, что, когда им было по двадцать два года, они вместе плавали на судне.

– Ну да. Только их дружба началась гораздо раньше.

Нелла пытается представить себе золовку в одиннадцатилетнем возрасте, но у нее ничего не получается.

– Они познакомились на банкете, еще на Синтерклаас, – продолжает Корнелия. – Вот почему Марин его терпеть не может. Из-за воспоминаний. Отец нашего господина решил устроить ужин в холле. В старом доме, поменьше нашего. Пришли бродячие музыканты попытать счастье. С тромбонами, рожками и скрипками. Марин все танцевала и танцевала с Гансом Меермансом. А ему что? Одиннадцатилетняя девчонка. Никто. А он принц! Ох и хорош же был собой. Вы не смотрите, какой он сейчас. Жрет много, живот из рубашки выпирает.

– Откуда ты все это знаешь, Корнелия, тебя тогда еще и на свете не было!

Служанка недовольно цокает языком и коротко подводит черту своим разглагольствованиям:

– Да уж расщелкала. Невелика загадка.

– А Марин знает, что ты ее расщелкала?

Корнелия придвигает к себе миску с яблоками и начинает очищать их от кожуры. Каждое яблоко – одним движением ножа.

– А чего она ждет? – Служанка уходит от прямого ответа. – Вы ведь тоже хотите. Всем хочется развязать этот узелок. Вот и мы с Отто… посматриваем да послушиваем.

Корнелия излучает уверенность, а вот Нелла сомневается, что Марин вообще можно постичь, пусть даже с одной стороны. Тут тебе и любовная записка, и стручки с горошинами, и географические карты… а ее замкнутость, а жестокие слова вкупе с неожиданной щедростью. Ей кажется, что Марин утекает как вода сквозь пальцы, Йохан же во многом разъяснился, обрел вполне понятные очертания.

Корнелия рвется рассказать о своей хозяйке, даже просить не нужно. Нелла поглядывает на ее проворные руки и симпатичное мучное пятнышко на кончике носа. «Моя первая настоящая подружка», – думает она про себя. Пока та щебечет, у Неллы словно разрастается сердце в грудной клетке, уже нет сил терпеть, так бы и прижала к себе это дитя из сиротского приюта, чьи кулинарные таланты способны утешать близких.

Для Корнелии произнести это вслух значит придать истории осмысленность евангельского текста, упорядочить жизнь Марин, а стало быть, и собственную. Спору нет, она хорошая рассказчица. Нелла заслушалась. Живо представила себе танцующих и музыкантов, вдыхает запахи вина с корицей, имбирного хлеба и жареной свинины. Воздух пропитан любовным томлением – по крайней мере ожиданием чего-то такого и опасениями, с этим связанными, в силу молодости. Вознесясь к солнцу, можно и сгореть.

– Наш господин и Меерманс были хорошими друзьями, – рассказывает Корнелия. – Поэтому тот частенько захаживал. Но при всей взаимной симпатии парни были горячие, честолюбивые и постоянно ссорились. А Марин их мирила. Она называла их «икарами».

– Она и Меерманс любили друг друга? – перебила ее Нелла.

– Подожди, сейчас… – Корнелия перевела дыхание. – Парни были как дикие мустанги. Необъезженные. – Глаза у нее расширились. – А любовь… кто ж его знает? Девчонке-то было всего одиннадцать.

– Ну да, – соглашается Нелла. А сама думает про Отто, дрожащего на скамье в Старой церкви. И про свои неоформившиеся чувства к нему. Что-то вроде смутного влечения. Хотя ей самой уже почти девятнадцать, о любви, похоже, она знает не больше одиннадцатилетней. С годами не приходит уверенность, скорее еще больше сомневаешься. В твою жизнь постоянно вторгается чужой опыт.

– Через несколько лет наш господин ушел из Казначейства. – После паузы Корнелия выходит из некоторой задумчивости. – А Меерманс остался. К тому времени Марин уже было около пятнадцати, а этим по двадцать два. Родители у обоих умерли. Все трое часто виделись – танцы, застолья в гильдии и все такое. Марин танцевала только с Меермансом и своим братом.