Читать книгу "Волчица нежная моя - Владимир Колычев"

– Ну! – Усатов перекрестил девушку.

Подошел к двери, достал из кармана отмычки. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы справиться с замком. Он уже был здесь, примеривался к двери, поэтому знал, какие именно отмычки брать.

Дверь открылась, и Усатов, улекая за собой Лену, скрылся в квартире. Вслед за ним с удостоверением наперевес втянулся и капитан Спелов. Последним в квартиру заходил Гордеев. Перебрасывая ногу через порог, он почувствовал себя человеком, который преступает закон, и внутреннее побуждение потянуло его назад. Но слишком резво Усатов и Спелов зашли в квартиру, они, казалось, вскрутили воздушную воронку, которая и втянула в себя Гордеева. Он преступил закон и закрыл за собой дверь.

Михаил Викторович не участвовал в спектакле, он всего лишь зритель. Он не стал заходить в спальню, в которую ворвались «актеры», а встал перед открытой дверью.

Олег был не один, с ним в постели находилась девушка с коротко стриженными волосами. Парик лежал на полу, и она, стараясь не выскользнуть из-под одеяла, лихорадочно тянулась к нему. В глазах растерянность, страх, паника. Ее не трогали, а Савикова вытащили из постели. Усатов припер его к стенке, одной рукой он держал его за горло, другой – показывал на Лену. А Спелов тыкал ему в глаза раскрытыми корочками.

– Ты, гад, мою дочь изнасиловал? – рычал Усатов.

Он, казалось, был вне себя от гнева, но при этом старался не кричать: не хотел будить соседей.

– Я?! Вашу дочь?! – Савиков ошалело смотрел на Лену.

Лоб у него узкий, надбровья высокие, глазницы просто огромные, а нос непропорционально маленький. Но и глаза у него тоже крохотные, как белые бусинки с черными на них точками. И рот небольшой, такой разевать надо, чтобы просунуть деревянную ложку с борщом…

– Ты, падла! Мою дочь! Я тебя сейчас кастрирую!

Девушка вдруг соскочила с кровати, выскальзывая из-под одеяла, и, схватив на ходу черное с блестками платье, бросилась к выходу. Гордеев должен был ее пропустить, но Усатов резко глянул на него, и он сгреб ее в охапку.

Усатов кивнул, одобрив его решение, достал из кармана кнопочный нож и выщелкнул из него лезвие перед носом Савикова. В объятиях Гордеева трепыхалась, пытаясь вырваться, обнаженная девушка, но это ничуть его не возбуждало. Нож в руке Усатова напугал его не меньше, чем саму жертву розыгрыша, который мог обернуться реальным наказанием. Вдруг Савикова действительно сейчас кастрируют? Или просто зарежут? Тогда ему предъявят соучастие, а возможно, и попытку изнасилования.

Он уже собирался разжать руки, когда заговорила Лена:

– Папа, это не он!

– Как это не он? – Усатов ошарашенно отскочил от Савикова, толкнув локтем Спелова.

– Не он! – мотала головой самодеятельная артистка.

– Не я! – заорал Савиков.

Но Усатов приставил вдруг острие ножа к его горлу и ввел клинок в плоть по самую рукоять. И Гордеев ахнул, и девушка взвизгнула от страха, но Савиков и не думал умирать. И кровь из раны не хлестала. Оказывается, лезвие вонзилось не в горло, а в рукоять. Обман зрения. Но тем не менее Савиков замолчал.

– Приносим свои извинения! – глядя ему в глаза, сказал Усатов.

Он сунул нож в карман, отпустил парня.

– Э-э… Ну да… – пробормотал бедняга.

А Гордеев разжал объятия, только девушка почему-то не вырвалась из них. Прижалась к нему спиной, смотрит на Савикова. Пришлось самому оттолкнуться. Она почувствовала движение, встрепенулась, стала одеваться.

– Повезло тебе, парень! Я бы тебя из-за Лены в такую бы камеру отправил. Там тебе сразу другое имя дадут… Как тебя звать?

– Олег? – пристально глядя на Савикова, сказал Спелов. – Я его узнал. Он у нас по ориентировке проходит. Савиков Олег Пантелеевич. Он в деревне Саврасье женщину-инвалида изнасиловал. Церебральный паралич у нее, а он ее изнасиловал. Басова Ирина Сергеевна.

– Инвалида изнасиловал?! – вне себя от возмущения простонал Усатов. – Ну ты и мразь!

Не успел Савиков дух перевести, как его снова взяли в оборот. Не выдержал парень психологической перегрузки, затрясло его, залихорадило.

– Я ее не насиловал!

– А что ты сделал?

– Просто ударил!

– Зачем?

– Сам не знаю…

– Ира из комы вышла, сказала, что ты жениться на ней хотел, она отказалась, а ты ее изнасиловал! – насел Спелов. – Так было?.. Она в коме была, а ты ее насиловал!

Девушка уже влезла в платье, на этом и остановилась. Приложив ко лбу все пальцы одной руки, она потрясенно смотрела на Савикова, как будто не человек перед ней стоял, а чудовище.

– Да не насиловал я ее!

– А твой дядя сказал, что насиловал!

– Дядя?! – вскричал парень. – Да это он меня заставил!

– Насиловать?!

– Да какой насиловать?! Жениться! Денег у нее куры не клюют…

– Ну и женился бы!

– Да нет у нее денег! Она сказала, что деньги ей не принадлежат!.. Сказала, что не отдаст…

– И ты ее ударил?

– Ну, сорвалось…

Гордеев представил, как Савиков наседал на Иру, требуя денег, а получив отказ, бьет ее. Беззащитную калеку бьет – кулаком, в лицо.

Он рванул к подлецу и, оттолкнув Усатова, ударил справа. Савиков ударился затылком о стену, плюхнулся на тумбочку, сполз на пол, сел, обхватив голову руками.

– Извини, сорвалось, – бросил он через плечо.

Пусть менты управляются здесь сами, а он уходит – и с чувством исполненного долга.

* * *

Ветерок над рекой, рябь на воде, поплавок мелко качается, но клева нет. Гордеев поднял удочку, чтобы перебросить крючок подальше от берега, а она вдруг задрожала, затряслась, через вибрацию впрыскивая в кровь рыбацкий восторг. Это ни с чем несравнимое чувство, когда на крючке бьется улов. И не думал, и не гадал, а окунька с ладошку вынул.

– И не стыдно с мелочовкой возиться? – раздалось вдруг за спиной.

Гордеев резко повернулся и увидел Федосова. Он стоял в плаще и такой же кожаной шляпе, изображая из себя сурового предводителя американских гангстеров.

На этот раз он был не один, с двух сторон к Гордееву подходили крепко сбитые парни в таких же плащах, но без шляп. Зато на руках кожаные перчатки, как будто для того, чтобы комфортней было бить – ломать носы, крушить челюсти, вышибать зубы.

– Какого черта?

– А племянника моего ударил, не стыдно? – зловеще усмехнулся Федосов.

– Твой племянник еще та мразь.

– Ему всего двадцать три года, ты его со всей силы, кулаком. А если бы убил…

– А если бы он мою сестру убил?