Читать книгу "Вечный огонь - Вячеслав Бондаренко"

Когда Шимкевич вышел из кабинета в коридор, его колотило. Женя, ждавшая у окна, встревоженно повернулась к нему.

– Зачем я тебе нужен такой? – задыхаясь, едва выговорил Виктор. – Я же урод! ПОНИМАЕШЬ, Я УРОД!!!

Он выкрикнул это на весь коридор. Двое врачей, тихо беседовавших о чем-то в углу, обернулись. Женя взяла мужа под руку.

– Глупыш… Ну неужели ты думаешь, что я выходила за тебя из-за твоей ослепительной красоты? – Она с улыбкой покачала головой. – Ты нужен мне, нужен Игорьку, нужен маме…

– А служба?.. – Боль внутри оседала, но Виктор еще не мог смириться со своей новой внешностью. – Теперь же все, отставка вчистую! Куда я подамся? Что я умею делать?..

– Не паникуй раньше времени, пожалуйста. Все наладится, вот увидишь.

И действительно увидел. 15 апреля 1958-го на торжественном собрании в минском Доме офицеров командующий БВО маршал Тимошенко вручил Виктору Владимировичу орден Красного Знамени. Службу в полку с ожогами такой степени продолжать действительно было нельзя, но напрасно Шимкевич думал, что теперь он окажется без работы: на третий же день его пригласил к себе начальник Минского Суворовского военного училища полковник Петр Родионович Саенко.

Шагая по улице Горького вдоль трамвайной линии, глядя на вырастающее впереди здание училища, Виктор Владимирович задумчиво улыбался. Сколько всего связано с этим домом, для него родным в прямом смысле слова!.. Здесь, в его стенах, он появился на свет в 1917-м, здесь учился до войны, отсюда забрал его «черный ворон» в 1937-м… И вот все прошло, и дом уже совсем другой, не приземистая двухэтажка, а подросший в высоту, украшенный барельефами по фасаду солидный дворец, который занимает отныне Минское Суворовское. Навстречу как раз попалась пара мальчишек в черных суворовских мундирах и красных погонах, они четко козырнули Шимкевичу, и он уловил восторженный блеск в глазах мальчишек, скосивших глаза на орденские планки на его груди…

Начальник училища занимал тот же кабинет, что и Алехин в 1937-м. Только портрет на стене был другой, Хрущев вместо Сталина, да мебель обновили. Саенко вышел из-за стола, подал Шимкевичу руку, пригласил сесть. Сам заварил чай, придвинул гостю вазочку с печеньем.

– Виктор Владимирович, – заговорил Саенко, – я знаю, что после недавних ранений вы уже не в состоянии нести строевую службу. А на пенсию вам в сорок один год идти как-то не пристало. Так вот… – начальник училища отхлебнул чаю, – …не хотите ли вернуться в родные стены, которые, как в пословице говорится, помогают?

– В смысле? – недоуменно переспросил Шимкевич.

– Нам нужны офицеры-воспитатели. А квалифицированных кадров не хватает. Опыта работы с людьми у вас более чем достаточно, да и сын под присмотром будет. Так сказать, офицерская династия. – Петр Родионович прищурился. – А? Согласны?..

Так у Виктора Владимировича появилось новое место службы. Получилось даже вовремя, потому что полк, в котором он служил, в конце 1958-го попал под общее хрущевское сокращение, заслуженных офицеров вышвырнули из армии без пенсий, а он, как и раньше, чувствовал себя востребованным. Коллектив в училище был дружный, спаянный, в прошлом все боевые офицеры. Особенно теплые отношения сложились с начальником учебного отдела подполковником Сергеем Мясоедовым и замом по строевой части подполковником Федором Асмоловым. Да и суворовцы смотрели на шрамы, исполосовавшие лицо Шимкевича, с неподдельным почтением.

Варвара Петровна окончательно отлежалась только к 1959-му. Последствия инсульта были тяжелыми, отнялась правая половина тела, и Женя отчаянно хлопотала по своей медицинской линии, чтобы свекровь перевели в Москву – ведь там тогда находился на лечении Виктор. Но вмешался Семен Захарович Куроедов: твердо разъяснил Жене, чтобы занималась мужем, а о Варваре Петровне позаботится он. И позаботился: устроил ее в госпиталь БВО, навещал ежедневно, возил за город на «Победе» дышать воздухом, а когда к ней вернулись речь и возможность двигаться, выводил на тихие прогулки в парк имени 30-летия БССР. Здесь как раз снесли последние деревянные дома, сделали красивую бетонную набережную, высадили деревья, вовсю строился двухэтажный музей Янки Купалы. И почти ежедневно можно было видеть среди молодых деревьев тихо бредущую куда-то пожилую пару – седоусый мужчина с военной выправкой да опавшая, с поникшими плечами женщина, когда-то красавица, а теперь, что называется, со следами былой красоты… Где они прежние – юная барышня, невеста молодого офицера, и солдат-большевик, член полкового комитета?..

Однажды Варвара Петровна привела Куроедова на Военное кладбище. Постояли у могилы Якуба Коласа, – три года прошло, как его хоронил весь Минск, – а потом Варвара Петровна подвела генерала к ничем не примечательному железному кресту, уже заржавевшему от дождей. На надгробии были свежие цветы.

– О.Евлогий, – негромко прочел Куроедов надпись на старой табличке, – 5.7.1884 – 9.11.1924. Священник какой-то, что ли?

Варвара Петровна грустно улыбнулась.

– Он венчал нас с Володей в семнадцатом. Здесь, в этом храме. А когда умирал, сказал, что видит в нас вечный огонь. Володя не понял тогда, переспрашивал. Да и я толком не поняла…

– И что это значило?

Варвара Петровна замолчала. Ее лицо, после инсульта слегка перекошенное налево, приняло страдальческое выражение.

– Не знаю… – почти прошептала она. – Тогда мне казалось, что это огонек нашей с Володей любви. А сейчас… – Она серьезно взглянула на Куроедова. – Вы не будете смеяться?

Он покачал головой.

– Сейчас мне кажется, что это тонкая… неразрывная нить, которая тянется из глубины времени. Ну… не знаю, как объяснить. – Она оглянулась, указала на старую могилу какого-то генерала, наклонилась, прочла надпись на могиле: Жиржинский, Эдуард Викентьевич, умер в 1892 году. – Понимаете, мы привыкли к тому, что он царский сатрап, гнал солдат на смерть. Но ведь он… воевал за Родину. Присягал. И был верным присяге, выполнял приказы. Потом пришли те, кто объявили его врагом. Но они тоже защищали Родину и были верны ей. И новые поколения… Вот Володя, потом Витька, теперь Игорек… Я уверена, что и у Игорька будет сын, и он тоже выберет верность присяге, погоны, Родину… И вот эта нитка… она вроде как очень тонкая, а на самом деле тянется Бог весть откуда. Вот что имел в виду отец Евлогий под вечным огнем. Потому что всегда будут люди, которые думают о деньгах, о квартире…

– Ну, это скоро закончится, – перебил Куроедов, – когда будет коммунизм, деньги отменят. И мещанство в людях тоже уйдет.

– Вы думаете? – грустно улыбнулась Варвара Петровна. – А помните, как все надеялись на это в семнадцатом? Деньги, квартиры, автомобили, карьера – все это казалось такой пошлостью, дрянью. И все это самым прекрасным образом вернулось обратно. Но я не об этом. Я о том, что вся дрянь и пошлость свойственны человеку всегда, где бы они ни жил, в СССР или другой стране. Но всегда будут и другие люди. Их мало, но они выберут не деньги, не пошлость, а честь и долг. И если понадобится, выйдут и закроют Родину своим телом, не спрашивая, зачем, почему, сколько за это платят… Вот это… вечный огонь.