Читать книгу "Дети Афродиты - Вера Колочкова"

– Нет, мы не проходимцы, Алевтина Николаевна. Хотите, паспорта свои покажем?

– Да ладно… Чего мне ваши паспорта. И без того видно, что люди порядочные. Да и брать у нас нечего, сами видите, как живем. Разве что компьютер Ксюшкин…

– Вам легче, Алевтина Николаевна? Может, «Скорую» вызвать?

– Да ну, скажете тоже… Я уж сама себе давно «Скорая помощь», тем более, медсестра по специальности. Правда, бывшая. Давно уж на пенсии… Мне ведь сорок пять годков стукнуло, когда я Ксюшку-то удочерила, вот и тяну с тех пор тяжкий груз. Я же не знала, что здоровье меня подведет. Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь, я Ксюшку очень люблю. Весь остаток жизни, можно сказать, ей посвятила, о себе уж в последнюю очередь помнила. Да только здоровье – его ж благими делами не выслужишь… К сожалению, наоборот бывает. Чем человек меньше хороших дел на этой земле делает, тем у него здоровье крепче. А я вот загибаюсь уже… Ой, чего я все о себе да о себе. Вам ведь про меня и знать-то неинтересно. А может, вы чаю хотите, а то разболталась я не в меру? Издалека, поди, приехали-то? Я сейчас чаю… Встану сейчас…

– Нет, нет! – испуганным хором остановили заколыхавшуюся на диване женщину Ольга с Генкой. – Нет, нам ничего не надо, вы лучше сидите. Лучше расскажите нам про Ксению. Вы ее удочерили, да? Или опеку оформили?

– Ой, да чего рассказывать… Грустно и вспоминать-то. Ну, если надо…

Алевтина Николаевна вздохнула, подперла щеку рукой, глянула в солнечное окно. Немного помолчав, заговорила тихо:

– Помню, такой же день солнечный был, первый после непогоды… Мне говорят – девочку из дома малютки привезли, принять надо. Я тогда медсестрой в детдоме работала, в поселке Горькое. Да вы, наверное, уж знаете…

– Знаем, Алевтина Николаевна, знаем… – кивнула головой Ольга.

– Я ведь сразу ее полюбила, как увидела. Даже не ожидала от себя, уж столько лет с детьми работала, а чтобы вот так, сердцем сразу полюбить ребенка, как родного, такого не было. И своих детей у меня никогда не было. А тут… Она была такая, знаете… Как ангел. Волосы белые, кудрявые, нимбом над головкой стоят… А цветом… Вот как у вас! – дотронулась она кончиками пальцев до Ольгиных волос, потом улыбнулась грустно: – Да уж… Если судить по цвету волос, вполне может быть… Не врете, значит…

Женщина еще раз вздохнула, потом подобралась вся, заговорила более резко, с кроткими паузами, будто с трудом выталкивала из себя нужные слова:

– А потом говорят мне – мать, мол, у Ксюши Васнецовой объявилась. Приехала, попросилась, чтобы пустили ее к ребенку. А как не пустить, она ж материнских прав не лишена была… Я специально пошла на нее глянуть, будто в спину кто толкнул. А она жалкая такая вся, бог знает во что одетая… Сразу видно, что отсидевшая. Неприятная такая… Ой, чего я говорю-то, господи!

Алевтина Николаевна замолчала на полуслове, глянула испуганно им в лица, стыдливо прикрыла рот рукой:

– Ой, простите меня, забыла со страху, как вас и звать… Простите, что я так про мать-то вашу… Не сообразила с перепугу, простите.

– Ничего, Алевтина Николаевна, ничего. Рассказывайте дальше, пожалуйста, – погладила ее по плечу Ольга.

– Ага. Ну, в общем… Пустили ее к ребенку, конечно. Да, я видела, при мне все и было. Ксюшку, помню, привели, такую хорошенькую, чистенькую, с бантами… А она ее как схватит, как давай целовать да плакать, да к себе прижимать! Я думала, Ксюшка испугается… Нет, не испугалась, притихла, главное, радостно так… Потом за шею ее обняла, тоже прижалась… Потом директор детдома тоже пришла. Поглядела на всю эту сцену и спрашивает Анну в лоб: мол, будете ребенка забирать, значит? А та помолчала и говорит – да, буду, конечно. Только не сейчас, а позже. Как на работу, говорит, устроюсь, как с жильем определюсь, так сразу. И уехала в тот же день… А Ксюшка осталась. Видели бы вы, дорогие мои, что с ребенком потом творилось! Это ж какое крепкое сердце надо иметь, чтобы на такое горюшко глядеть! А, да что говорить…

Алевтина Николаевна снова замолчала, махнула безвольно ладонью. Потом тихо, на той же ноте, продолжила:

– Такая Ксюшка потерянная стала, молчунья грустная, будто светлый ангел в ней умер. И глазки пустые. И бегать, играть перестала. Сядет где-нибудь в уголочке и все на дверь смотрит, смотрит… Прям сердце разрывалось на ребенка глядеть, уж на что я в этом плане психически крепкой была, а слезу, поверите, прошибало. И не ела девчонка ничего, чуть ли не силой кормили…

– И что? Анна так больше и не пришла, да? – участливо спросила Ольга.

– Отчего ж не пришла? Пришла… – глянула на нее быстро женщина, сурово поджав губы. – Опять ее всю обцеловала с головы до ног и опять собралась уходить. Сказала, некуда пока забирать. Трудно, мол, работу найти, никто не берет с подпорченной биографией. Тут уж я не выдержала, взяла ее в оборот… Привела к себе в медпункт, посадила на стул – слушай меня, говорю, мать ты бессовестная. Да мать ты или не мать, чего ребенка зря мучаешь? Я, говорю, медсестра, я женщина простая, что думаю, то тебе и в глаза скажу, хоть и не положено. И попробуй только, пожалуйся на меня, слышь? А она мне, знаете, робко так: что вы, не буду я никуда жаловаться… И голову в плечики втянула, глаза испуганно прикрыла, сидит, скукожилась, будто я ее ударю сейчас… Нет, правда, мне ее даже жалко стало. А потом как подумала о ребенке… Ох, трудно мне все это вспоминать, не могу! Да и сами понимаете, наверное…

– Мы понимаем, Алевтина Николаевна, понимаем. И что дальше было? – снова подтолкнула ее к разговору Ольга. – Вы рассказывайте дальше, пожалуйста.

– А чего рассказывать? Дальше и рассказывать нечего. Да я уж и впрямь не помню, чего ей наговорила тогда… Ребенка-то все равно жальче, чем ее. Ну, если коротко, я ей тогда и предложила отдать мне Ксюшку. То есть, чтобы она отказную бумагу на ребенка написала. Нет, она поначалу не хотела, аж вскинулась вся, руками замахала… А я ей – да не маши, не маши сильно-то, головой подумай! Все равно ведь не заберешь, так и будешь мучить ребенка. По тебе видно, что не заберешь. А она заплакала, головой затрясла… Нет, говорит, я заберу, заберу! А я ей в ответ – куда? Если и заберешь, что у девчонки за жизнь будет? Ну, она опять затряслась вся, будто ее изнутри озноб заколошматил. Да, странно она плакала, без слез. Со стороны посмотришь – лицо будто каменное. А только почему-то понятно было – плачет баба. Совсем скисла, в общем. Ну, тут я ее и добила. Ради своего же ребенка, говорю, напиши отказную. А я ее удочерю, как свою родную, любить буду, растить буду. Я, говорю, хоть и вдовствую, и возраст у меня немолодой, но мне по блату позволят… Ну, это я вроде как пошутила с ней, когда про блат-то сказала. Сейчас, мол, времена такие пошли, каждый с работы домой что-то тащит по блату, кто еду, кто материал какой, а я, значит, ребеночка по блату удочерю! Да, пошутила… А только она даже не улыбнулась. А я опять за свое, опять ей талдычу! Я, мол, еще в силе, я подниму! Всю себя отдам без остатка, хорошо твоей дочке со мной будет! Из кожи вон вылезу, богом клянусь! Потом, гляжу, она со стула-то на меня завалилась, бледная такая сидит, и глаза стали пустые-пустые… Пришлось укол ей срочно делать. Вот такие дела… А от вас она что, тоже, поди, отказалась?